— Продолжайте, генерал, — сказал Милютин. — Все понятно.
— Ненависть Тыкмы-сердара к нашим офицерам возникла в те дни, когда отряд Ломакина отступал от Геок-Тепе, — продолжал Петрусевич. — И из-за чего! Кто-то из офицеров обвинил Тыкму в предательстве и оттрепал его за бороду. Ночью Тыкма бежал из русского лагеря и по сен день скрывается где-то в песках. К своим ханам возвращаться он боится и нам по сей день грозит, что не простит никогда оскорбления.
— Гордый, вероятно, человек, — сказал Студитский.
— Пожалуй, да, — согласился Петрусевич.
— Вот вам, господин капитан, и предстоит уговорить его, чтобы забыл прошлые обиды и перестал серчать, — сказал Милютин. — Надо добиться, чтобы Тыкма-сердар со своими джигитами первым из текинских предводителей принял подданство России. Если такое произойдет, то можно не сомневаться, впоследствии ханы Ахала тоже перейдут на нашу сторону.
— Где именно скрывается этот сердар? — полюбопытствовал Студитский.
Министр развел руками. Петрусевич подсказал:
— Придется вам самому выходить на след.
— Хорошо, господин генерал-майор, — подумав, согласился Студитский и посмотрел на Милютина: — Ваше сиятельство, будут ли еще какие-нибудь поручения?
— Достаточно и этого, — сказал Милютин. — Откровенно говоря, я думал, вы откажетесь от столь рискованной затеи. Надеюсь, вам известно, капитан, что текинский сердар без оружия не ездит?
— Разумеется, ваше сиятельство.
— Ну, тогда молодцом… Выполните поручение, Россия отметит вас самыми высокими почестями. У меня все, господа. Ступайте, веселитесь.
После того как Тыкма-сердар перешел на сторону царского генерала, а потом, оскорбленный им же, бежал из русского лагеря, он скрылся на Узбое и поставил там свои юрты. Иначе поступить не мог. Нурберды — глава текинцев, прогнав царских солдат к Каспию, велел разорить аул Беурму, принадлежавший сердару.
Узбой у колодцев Игды — сказочно красив. Сухое, в обрывистых берегах русло сверкает множеством пресных озер. По берегам — густые заросли камыша. Выше берегов, на север, тянется равнина. Весной она зеленая от разнотравья и цветов, летом — выжженная до желтизны, а зимой — серая, но во все времена года богата кормом для скота. Лишь в самые суровые зимы, когда пески скованы застывшим снегом и овцам не пробиться к траве, чабаны поспешно угоняют овец на юг.
В дни, когда солдаты царя отступали от Геок-Тепе, отары Тыкмы-сердара и его приближенных паслись в предгорьях и стали добычей царских солдат и джигитов Нурберды-хана. Теперь, кроме косяка верблюдов, у беурминцев ничего не было. Голодные и полураздетые, они кое-как перебивались в своих жалких кибитках. Часто джигиты, разделившись на небольшие отряды, отправлялись на охоту. Если удавалось привезти в становище несколько подстреленных джейранов, у кибиток царила такая радость, будто пришел долгожданный праздник. Но таких счастливых дней выдавалось немного, и Тыкма-сердар чаще всего слышал причитания женщин, плач голодных детишек и ропот мужчин.
Кряжистый и суровый, в длиннополой хивинской шубе и косматом тельпеке, каждое утро выходил Тыкма из кибитки, вставал на колени: совершал намаз. Глаза его были устремлены в сторону святой Мекки.
— О всемогущий, всемилостивый, — выговаривал Тыкма слова молитвы. — Услышь кающегося, укажи путь заблудшему…
Время от времени приезжал к нему Софи, правитель Казанджика, тоже спасавшийся от Нурберды-хана в песках. Вместе подолгу сидели на кошме, пили чай и вели невеселые беседы.
— Тыкма, дорогой брат мой, — однажды заговорил Софп. — Ветер дует из стороны в сторону и передвигает песок, но пустыня лежит на одном месте. Наши речи похожи на этот круговорот. Мы много говорим, но ничего полезного не делаем.
— А каких дел ты хочешь? — хмурясь, спросил Тыкма. — Пока не успокоятся ветры и мы не увидим, какой бархан самый высокий, мы не сможем с тобой осмотреться вокруг.
— Да, сердар, это воистину так, — согласился Софи. — Да только есть и в другом истина. В кибитках у моих людей совсем перевелась пшеница, рису тоже нет. Люди начинают пухнуть от голода. Если ты, сердар, забудешь обиду, нанесенную тебе Ломакиным, и поедешь в Чекишляр к урусам, жизнь у нас зазвенит жаворонком. Подумай, сердар, вспомни, какие блага они принесли туркменам Красной косы, Челекена, Гасан-Кули. А теперь и атрекские, и сумбарские гоклены приняли подданство России, служат белому царю. Вспомни, сколько хлеба, чая, полосового железа для серпов и сабель привезли мы из Сумбарского ущелья с русских базаров. Везде они открыли торговлю, а текинцы, вместо того чтобы торговать с урусами, сабли на них подняли. Вспомни, сердар, ак-пашу Столетова. Вах, какой это был хороший человек! Сколько хлеба и бумажной материи нам привез! О сердар, если не послушаешь меня, то потомки твои в седьмом колене будут поминать тебя недобрым словом. Скажут: «Недальновидным был Тыкма-сердар. Другие предводители, такие, как Кият-хан, Пиргали-султан, Ходжанепес, гораздо мудрее Тыкмы оказались…»