— Мамед где? — теряя терпение, злобно спросил Махтумкули-хан.
— Вай, дядя, не спрашивал бы о нём. Как только нас привезли к Ардашир-мирзе, он сразу повелел: «Сына сердара отправьте в Тегеран».
— О, судьба… Какой я доверчивый глупец! — ещё злее заговорил сердар. — Как я мог довериться им?
— Дядя, скажи спасибо мне, а то и тебя бы они заманили к себе, — наставительно заявил Черкез-племянник. — Как только твой преданный дервиш слез с верблюда, Ардашир-мирза похлопал его по плечам и сказал: «Давно вас ждём, дорогой Али-Бакар. Засиделись вы у них. А где же Махтумкули-хан?» Тогда дервиш ответил: «Он осторожней шакала и мудрее беркута. Но ничего, шах-заде, не пройдёт и недели — и он пожалует сюда, ко мне!» Я слышал этот разговор сваими ушами…
В полночь, когда аул Гасан-Кули пребывал в покое, слуги Махтумкули-хана принялись разбирать кибитки и грузить их на верблюдов. Чабанам было приказано поднимать отары и гнать под Кизыл-Арват. К утру на месте кибиток сердара остались лишь клочки войлока да обрывки верёвок.
Теперь, когда последний недруг бежал с поля боя, Кадыр-хан успокоился. Ходил по Гасан-Кули, полный величия и достоинства. Внешне он и раньше казался таким, но сейчас превосходство выказывал каждым своим словом, каждым движением. Целая свита ханов и старшин сопровождала его, боясь пропустить сказанное ханом. Рядом неизменно шествовал Мамед-Таган-кази — вечный раб Кията, наконец-то почувствовавший свободу. Имя Ка дыра не довлело над ним, ибо молодой хан был сверстником ишана и его приятелем с самого детства. К тому же молодой хан отличался благочестивостью, не пропускал ни одной молитвы, и это ещё больше сближало их. С первых же дней своего правления Кадыр-хан принялся учить народ смирению. По зову азанчи те, что познатнее, спешили к мечети ишана и свершали молитвы там, бедняки — возле своих кибиток или прямо на киржимах. Но избави боже, если кто-либо пренебрегал ритуалом! Такие приглашались на беседу в мечеть и часто выходили оттуда побитыми. «Аллах и русский государь — вот две силы, которым должны поклоняться правоверные, — внушал ишан. — Аллах — на небе, государь — на земле!» Как символ величия и силы русского государя, стояли в заливе парусники морской полицейской эскадры. Уходили одни, приплывали другие. Ни ишан, ни Кадыр-хан теперь не допускали даже мысли о возвращении Кията и Якши-Мамеда и новых смутах и распрях. Всякому, кто теперь бы посягнул на их железную власть — будь то отец или брат, — они перерезали бы глотки.
Кадыр-хан жил в одной из келий мечети, возле ишана, и старался не встречаться с родственниками. Лишь незадолго до отъезда на Челекен он повидался с матерью. Постаревшая лицом и ссутулившаяся, она сама пришла в святую обитель к сыну. Поднявшись на каменное возвышение, она сняла кожаные чувяки и, ступая за служанкой по тёмному коридорчику к кельям, залопотала набожно:
— Аллах всевидящий, помоги… Не наступить бы во тьме на твоих ангелов…
Сына она застала за чтением Корана. Он сидел при зажжённой свече, опершись спиной на подушку, и держал перед собой толстую потрёпанную книгу.
— Святым хочешь сделаться? — усмехнувшись, сказала Кейик. — Не поздно ли спохватился? После того, что ты сделал с отцом и братом, в святые ты не годишься, верблюжонок.
Кадыр-Мамед, положив Коран на сундук и недовольно посмотрев на мать, помог ей сесть.
— Как твоё здоровье, мама? — спросил приличия ради.
— О каком здоровье спрашиваешь! — рассердилась старуха. — Кията и Якши-Мамеда урус-хану отдал… Где они? Почему не придёшь ко мне и не расскажешь?
— Вах, мама, — возмутился Кадыр-Мамед, — можно подумать, что это не ты всю жизнь проклинаешь моего отца. Если он и попал к урус-хану, то это благодаря твоим проклятиям!
Кейик-ханым покачала головой и вгляделась в лицо сына, словно впервые его увидела.
— Не говори так, сынок, — попросила она, и губы её задрожали, а в глазах появились слёзы. — Я и теперь ненавижу старика, но смерти ему никогда не желала.
— Якши-Мамеда тоже ты… своими собственными руками втолкнула в русский зиндан, — продолжал сын с холодной беспощадностью. — Разве не ты поссорила его с отцом, подыскав невесту из враждебного рода? Не ты настроила его против урусов?
— Вий, бедная я… Чёрная судьба моя мешает мне ж, ить. Сынок, попроси, чтобы русский государь отпустил обоих!