В суете и напряжении прошёл день, другой, третий… Прошла целая неделя, но русские парусники на горизонте не появлялись. И уже не только хан, но и его приближённые, и слуги, и все островитяне высказывали недоумение. «Что произошло? Не обманул ли Сань-кин брат? Да и Санькин ли это брат? А может, и письмо поддельное? Может, опять подлый персиянин всё подстроил, а теперь смотрит со стороны и радуется?» Хан, а с ним и другие владетели челекенских богатств прохаживались по берегу, поругивались и качали головами.
Над Челекеном смеркалось, когда Кият-хан вернулся с берега в свою юрту и, неохотно поужинав, лёг спать. Он подоткнул под голову подушку и, засыпая, подумал о своей немощной старости. «Если всё это происки каджара — значит, всё полетит прахом… все надежды, все стремления». С этими мыслями он уснул, а когда открыл глаза, в кибитке было светло и на лбу его лежала рука Тувак.
— Это ты, моя газель, — тихо сказал он. — Сядь, посиди рядом.
— Люди от Махтумкули-хана к тебе… С хорошими вестями, — улыбнулась жена.
Уже привыкнув к мысли о скором приезде русских, он с недоумением подумал, при чём тут Махтумкули-хан. Не сразу его сознания достиг смысл услышанного.
— Зови их сюда…
Кият поднялся, накинул на плечи халат и распорядился, чтобы принесли для гостей чай.
В кибитку вошли трое, незнакомые джигиты из простолюдинов. Поклонившись, засуетились у входа. Кият выждал, пока они рассядутся, и спросил:
— Говорите, какие новости?
Джигиты переглянулись. Старший из них скромно и с достоинством объявил:
— Хан-ага, сердар Махтумкули велел передать, что войско персидского Мирзы разгромлено.
Кият едва заметно вздрогнул, распрямился и быстро сказал:
— Хай, молодцы! Разве мог этот змеёныш устоять против иомудов?! А ну расскажите, как было дело.
— Недолго мы с ними возились, хан-ага, — заулыбался джигит, и Кият подумал: «Раз молодой, обязательно хвастун». А джигит продолжал: — Каджары собрали дань и направились по берегу Гургена. Мы не знали — к себе в Астрабад пойдут или на нас. На отдых остановились они в кишлаке Сенгирь-Суат. И как раз в этот день к нам приехали гокленцы, помощи запросили. Сердар собрал маслахат. Вечером наше войско двинулось на Гурген. Подошли к кишлаку, окружили. Как раз уже ночь наступила. Сердар отобрал человек сто, мы трое тоже в эту сотню угодили. Говорит: «Проберитесь в каджарский лагерь и порежьте всех главных. Потом зажгите персидский шатёр — это будет сигналом». Так мы и сделали. Пробрались осторожно, как барсы, и всех порезали. Мне повезло, хан-ага… Я у самого Мирзы Максютли голову отрезал…
Кият опять от неожиданности вздрогнул, с недоверием взглянул на всех троих. А джигит поднялся с ковра, быстро вышел наружу и вернулся с мешком.
— Вот она, хан-ага, — сказал, злорадно посмеиваясь, и достал из мешка голову принца Максютли.
Кият-хан замер. Чем пристальней он вглядывался в мёртвые восковые черты лица, тем больше убеждался, что это и в самом деле голова Мирзы Максютли, одного из многочисленных внуков Фетх-Али-шаха, родного брата астрабадского правителя. На мёртвой голове была намотана зелёная окровавленная чалма со светящимся крупным бриллиантом.
— Зачем сердар прислал её мне? — спросил Кият, чувствуя, какая ответственность ложится на его плечи за убийство принца: шах Мухаммед призовёт всю Персию к мести.
Джигит, почувствовав смятение хана, спросил:
— Хан-ага, подскажите нам… Сердар Махтумкули не знает, какой выкуп взять за эту голову. Каджары хотят похоронить её с почестями, как хоронят людей шахской крови. Вот сердар и велел нам: «Езжайте, покажите хану-ага, а заодно пусть назначит цену выкупа».