Выступая после взволнованной речи Николая, премьер встал во весь огромный свой рост и как бы завис над сидевшим малорослым императором. «Этим вопросом, — заявил премьер, — разрешается все будущее России. Если Ваше Величество считаете, что не можете отречься от неограниченной власти, то нельзя писать ничего другого. Тогда нельзя переиздавать Основные законы»9.
Так началось обсуждение самого серьезного по царской оценке принципа, затянувшееся далеко за полночь. Царь готовился к бою. Накануне в 6-м часу вечера он принял Горемыкина, прибывшего по царскому вызову в Александровский дворец, и долго с ним беседовал. Дневниковая запись лаконична («принял Горемыкина в 6 часу»)10. Круг проблем был очерчен ходом работы Особого совещания и намерением царя назначить Горемыкина — старого стойкого оппонента Витте — премьером. Горемыкин имел прочную «славу охранителя исконных начал». В канун Совещания царь дал специальную аудиенцию Витте (4-го в 6 часов), по-видимому, ход заседания, позиция Витте побудили царя встретиться с Горемыкиным, ранее к участию в Совещании не приглашенным. Таким образом, император изменил ставку. Горемыкин станет премьером, если оправдает доверие. Он оправдал.
И. Л. Горемыкин прибегнул к силе аргумента опасности ослабления ежовых рукавиц. Его устами говорил сам царь. Новыми законами, сказал он, «изменился только порядок рассмотрения и издания законов», и, значит, подлежат пересмотру только те постановления, которые определяют этот порядок. Но затем возникает другой вопрос о том, что не подлежит ведению новых учреждений и в то же время входит в область государственного управления? Надо ли указывать на то, что будет изъято из почина Государственной Думы и Совета? Я опасаюсь, чтобы Дума не подняла этих неудобных опросов. Акт 17 октября обозначил общие начала, а порядок их применения должен быть определен особыми правилами. Если Дума поднимает вопрос об этих порядках, то это не будет опасно, можно будет изменить только эти постановления, имеющие второстепенное значение (так сказать, говоря жизненно, «можно позабавить малютку погремушками»), «но пересмотр законов Основных вообще сопряжен с затруднениями, поэтому его надо совершить только в пределах необходимого. Поднятие вопроса о первой статье законов Основных (изд. 1892 г.) о существе самодержавной власти и ей подобных чревато событиями, трогать их не следует. Надо изменить только правила, определяющие основной порядок издания законов, а всех Основных законов не переиздавать» (курсив мой. — А. С.).
Заявление Горемыкина — интересный комментарий к формуле царя, гласящий, что его не сдвинут с позиции Манифеста 17 октября. Но будущий премьер свел «конституционный манифест» на нет, трактуя его как изменение правил издания законов. С таким умалением «конституции» 17 октября не мог согласиться ее творец — Витте, но ему одновременно надобно было и защищать исключительные права монарха. Премьера захлестнул гордиев узел, отсюда его «двойственность», противоречивость, поразившая присутствующих. Ответные слова С. Ю. Витте были, как всегда, ни два ни полтора. Прежде всего он заявил для чего-то, что вопрос о пересмотре Основных законов возбужден не Советом министров, но тотчас же прибавил, что их нужно издать, потому что сказано, что Дума может все пересмотреть по своему почину, кроме Основных законов. Поэтому «надо от нее отобрать все, что опасно трогать. Не опасно говорить о свободах и законности, о правах граждан, это все можно, но есть безусловно опасные вопросы: как основание устройства Думы и Совета, основные положения бюджетных правил и правил о займах, прерогативы монарха, как верховного главы государства. Все эти правила надо внести в Основные законы, забронировать их, иначе Дума превратится в Учредительное собрание».