Моросил мерзкий ноябрьский дождь, так стремящийся перейти в липкий снег, от которого, казалось, невозможно укрыться даже в помещении или хотя бы в машине. Вся одежда была влажной, было холодно. На дворе государственного дома никого не было. Только виднелся продрогший собачий хвост из старой калитки. Видимо, детей на улицу не отпустили... Я взялся за ржавые холодные прутья: как же все обитатели этого места мечтают его покинуть! И вот только меня тянет сюда. Ну, разумеется не разделять кров и пищу... Но всё же.
Внезапно я ощутил на себе чей-то взгляд: поднял глаза наверх, на второй этаж: там, прислонившись лобиком прямо к стеклу, на меня смотрела Настенька. Свет отсвечивал, и было сложно понять, что выражает её лицо. Какие-то пара секунд - и её личико исчезло в окне. Высокая женщина, на вид далеко не самая бедная, прошла мимо меня и, совсем по-хозяйски, открыла калитку (а мне то всегда казалось, что их всегда запирают!), и исчезла в недрах детдома.
Я постоял около ржавого забора ещё минут двадцать. Дождь стал гораздо сильнее. Только после того, как на мне осталось, наверное, ни одной сухой нитки, я решил, что пора бы сесть обратно в машину. А когда подошёл к ней, увидел, что вдоль всего тёмно-синего кузова появилась мерзкая царапина, явно сделанная ржавым гвоздём. Я зло плюнул под ноги. Благодетель хренов... Эти же детдомовские поганцы это и сделали! Я выругался, сел за руль, выехал на дорогу, стартовал со второй передачи.
Уже на полдороги к дому злоба прошла, зато появилась обида. Чем лично я виноват, что эти маленькие граждане этой очень богатой снаружи, но нищей внутри страны так несчастны в ней, что с самого рождения их никто не любил просто так, что никто не верил в них пока что ни за что, что всё в своей жизни они должны будут пробить собственной головой?! Почему именно в их жизни не будет никакого иного наследства, кроме государственного в виде великой истории, которую они едва ли когда-то узнают, и не очень-то внятной материальной помощи?... А за что им любить лично меня? - Не за что. Наоборот, они ненавидят меня... наверное.
С этими мыслями я и приехал домой. Ириши на удивление не было. Я зашёл на кухню - даже посуда не была вымыта. Я поспешно снял с себя влажные шмотки, взял в руки губку, включил воду. Раздался звонок в дверь. За ней стояла Ириша в незнакомой мне одежде. Я открыл дверь.
- Я пыталась ключом сначала открыть... - пролепетала она. - Ты сегодня так рано...
Я ничего не говорил. Ириша, по ней это прекрасно было видно, почему-то ужасно нервничала. И это толстое пальто, будто бы дорогое. Как во сне его видел.
- Привет, - я поцеловал её в щеку, - куда-то ходила? - Сделал самое безразличное выражение лица. Было видно, какое облегчение испытала жена.
- Прогулялась немного, - она начала снимать с себя верхнюю одежду, - шоколада захотелось... по пути его съела, - она неуверенно улыбнулась мне.
- Ира, а зачем так одеваться в дождь? И откуда это пальто?
Жена на мгновение стушевалась.
- У мамы своё старое забрала... Захотелось поносить... Серёж, ты голодный? - она заискивающе улыбнулась.
- Голодный! - рявкнул я и снова вернулся к посуде.
Я слышал, как жена торопливо снимает с себя сапоги, бежит мыть руки.
Я продолжал оттирать уже давно чистую тарелку. Такая досада накатила!
Ириша прибежала на кухню, открыла холодильник.
- Представляешь, у той девочки есть опекун, её мама... - Тарелка выскользнула из мыльных рук, с краю на ней появилась выщерблина. - Да ещё и машину поцарапали. Поганцы... Сволочи. - Я с раздражением ополоснул руки и выключил воду.
- Серёжа... Серёженька, я хочу тебе кое-что сказать...
Я почти злобно посмотрел на Иру.
- Только могу я попросить тебя об одном: пообещай мне сразу, что не бросишь меня из-за того, что я тебе скажу, - она взяла меня за руки, молящими, полными слёз глазами, смотрела на меня.
Дрожь прошла по телу.
- Лапонька, я узнала... недавно совсем... у меня не может быть детей... Я проверялась.
Если бы под моей пятой точкой не было опоры в виде столешницы, я бы, честное слово, упал.
- Что? - тупо переспросил я. Никогда мне не ждать чуда, не быть его частью...
Ириша скатилась к моим ногам. Все те слёзы, которые она, видимо, очень долго не могла показать, теперь текли ручьями.
- То... только не оставляй...
Ещё несколько секунд прошло, прежде чем я опомнился и поднял жену с пола. Схватил её в охапку. Она продолжала рыдать. Меня била дрожь. Я ошалело гладил её по гладким тёмным волосам.
Она вдруг резко подняла глаза на меня.
- Давай завтра пойдём туда.
- Куда?
- К той девочке.
* * *
Я сказала эти слова и сама испугалась. Но нет уже сил мучить себя и его. Знала, давно уже знала, что детей у меня не будет. Слишком строгое детство и слишком распущенное юношество сыграли со мной в злую игру, плата за которую - беременность, аборт, осложнения.