— Нет… — простонал он. — Не могу… Уходите. Я забуду о вашем посещении.
— А мы ничего не способны забыть, — тихо откликнулась Сильви. — Если я уеду без него, вы все равно останетесь в проигрыше, вся Франция будет знать, что он жив и находится в неволе. Мы поднимем бунт! \
— У вас ничего не выйдет. Фронда далеко в прошлом…
— Верно, зато нет числа тем, кто предан герцогу и отказывается верить в его гибель. Облик его знаком всему королевству, от берегов Прованса до северных рубежей. Повсюду он сражался и повсюду оставил неизгладимый отпечаток. Ведь он — адмирал Франции, герцог де…
Сен-Мар одним прыжком преодолел отделявшее его от Сильви расстояние и зажал ей ладонью рот, чтобы она не произносила страшное имя. Сильви мягко отодвинула его ладонь и продолжила твердо и убедительно:
— Так вот почему он обречен до конца жизни оставаться в маске? Что ж, в таком случае никто никогда не узнает, что черный бархат скрывает совсем другое лицо. Что мы с вами…
— Что, если сюда нагрянет с инспекцией господин де Лувуа? Что, если он захочет его видеть?
— Очень просто! — ответил Сен-Мару Гансевиль. — Вам доставили заключенного уже в маске?
— В маске.
— Вы ни разу не видели его лица?
— Ни разу. Мне сразу передали строжайший приказ не сметь на него смотреть.
— В таком случае вы лишены возможности знать, не подменили ли вашего подопечного на долгом пути из Константинополя. Вы приняли того, кого вам привели, вот и все! Что касается Лувуа, то что ему делать в вашем замке, заваленном снегами? Инспекция — фи, это недостойно его величия! То же самое относится к Кольберу. Они не приедут хотя бы потому, что не захотят вызвать разговоры.
— Вдруг кто-то пожалует взглянуть на Фуке или на Лозена — вашего друга? — напомнил он с горькой усмешкой, глядя на Сильви.
— Мы с ним действительно друзья, — подтвердила она, грустно улыбаясь, — как и с господином Фуке. Хотя бы ответьте, как он себя чувствует в своем бесконечном заточении?
— Отменным его здоровье никогда нельзя было назвать, зато он спокоен и полон смирения, черпаемого в глубокой христианской вере. Он полностью послушен божьей воле, чего никак не скажешь о господине де Лозене…
— В любом случае никакие «инспекции» вам не грозят, — нетерпеливо проговорил Гансевиль. — Королю не хочется вспоминать о своем бывшем министре финансов, пока тот не отдаст богу душу. Что касается Лозена, то он отбывает наказание, и вряд ли кто-нибудь будет баловать его вниманием. Так что решайтесь. Время подгоняет.
Воцарилась тишина. Сен-Мар, сгорбившись в кресле, взвешивал все «за» и «против»; гости не мешали ему раздумывать. В эти минуты высочайшего напряжения у Сильви так колотилось сердце, что, казалось, оно вот-вот выпрыгнет из грудной клетки; Наконец Сен-Мар поднялся и шагнул к Гансевилю.
— Завернитесь в плащ, надвиньте на глаза шляпу и идите за мной. А вы, сударыня, ждите здесь.
Прежде чем оба вышли, Сильви кинулась к преданному другу, с которым должна была разлучиться навсегда, привстала на цыпочки, обняла его и расцеловала.
— Да хранит вас господь! Да будет благословенно ваше благородное сердце!
— Пусть господь будет милостив к вам обоим — этого мне достаточно для счастья, — ответил Гансевиль, целуя Сильви.
Тюремщик, превратившийся в сообщника, уже манил его в полумрак коридора.
Прошло немало времени. Сильви по настоянию стражника села в карету и дожидалась развязки там. Она отчаянно пыталась унять сердцебиение и не отводила глаз от ворот, освещенных двумя факелами. Наконец она увидела, как из них выходит Сен-Мар в сопровождении закутанного в плащ мужчины, до того похожего на Гансевиля, что у нее сжалось горло от страха провала. Не говоря ни слова, комендант подсадил спутника в карету, отдал честь госпоже де Фонсом, захлопнул дверцу и, жестом приказав кучеру трогать, зашагал к соседнему корпусу, из которого вышли двое его подчиненных.
От смертельной тревоги Сильви едва осмеливалась дышать. В карете было темно, она видела рядом всего лишь густую тень и не могла пойти на риск нарушить молчание, пока они не выехали из крепости. Тем не менее надежда мало-помалу возвращалась, у Гансевиля не было причин играть с ней так долго в молчанку.
Наконец посты остались позади. Стража проверила карету при въезде и не видела оснований препятствовать ее выезду. Когда был преодолен последний барьер между тюрьмой и свободой, Грегуар подхлестнул лошадей. Черная тень зашевелилась, полы плаща раздвинулись, показался край шляпы… Раздался глухой голос, совсем непохожий на прежний горделивый глас: