Традиция «объединения» кочевников
Объединение большей части народов евразийских степей в политический союз (позднее в государство) происходило неоднократно. Сложившаяся задолго до основания Монгольской империи культурная общность номадов служила материальной основой легкой и быстрой консолидации. Вероятно, можно говорить даже о непрерывном существовании тенденции к объединению, зародившейся еще в скифскую эпоху [Ельницкий, 1977, с. 6]. Именно материальный критерий называл хуннский шаньюй, говоря в 176 г. до н. э. ханьскому императору: «Итак, все народы, натягивающие лук, оказались объединенными [нами] (хуннами. — В. Т.) в одну семью» [Материалы, 1968, с. 43]. Конечно, не только сходство жизненного уклада и основ экономики концентрировало население тысячемильных пространств вокруг центральной ставки. Не менее важную роль играли и духовные критерии: языковые, культурные, генеалогические связи, веротерпимость и т. д. [Савинов, 1984[49], с. 34; Esedy, 1973, с. 254]. Позже, в X в., монарху Ляо удалось мирным путем подчинить племена хи, убедив их в том, что они имеют общие с киданями происхождение, язык и обряды [Викторова, 1980, с. 142].
В начале XIII в. тенденция к объединению кочевых племен продолжала существовать. Найманский Даян-хан, узнав о возвышении Темучина, заявил: «Я слышал, что некто на востоке намеревается объявить себя императором… На небе нет двух солнц, может ли народ иметь двух государей?!» [Иакинф, 1829, с. 31; ср.: Рашид ад-Дин, 1952, кн. 2, с. 146]. То есть он считал себя государем всех кочевников безотносительно к их этнолингвистическим характеристикам. И монголы, и тюркоязычные кайманы, и, вероятно, остальные кочевые обитатели Центральной Азии считались одним «народом», у которого должен быть один хан. Значит, в предимперские времена здесь бытовала концепция объединения, подобная хуннской, возникшая в условиях культурной общности номадов и продиктованная необходимостью совместной защиты родовых стойбищ.
Действительно, Чингисхан стремился «направить на путь истинный всеязычное государство» (kur ulus) [Козин, 1941, с. 168]. а его воцарение изображено в «Тайной истории монголов» как объединение народов, «живущих за войлочными стенами» [Козин, 1941, с. 168], т. е. всех кочевников. Идея консолидации всех номадов вокруг каганского девятиконечного знамени стала известна в соседних странах и отразилась, в частности, в тибетских сочинениях: «Хорский Чингис делается Согским царем» («хоры» — монголы, «сог» — тибетское название кочевников вообще) [Васильев, 1889, с. 375].
Можно заключить, что будущая империя предполагалась как совокупность разноэтничных общностей. Чтобы создать такую империю, необходима была широкая объединительная кампания под флагом тюрко-монгольского «единства». В качестве первого шага к этому было предпринято следующее.
Приняв монарший сан, Чингисхан нарек свой народ «коке монгол» («синие монголы») [Sagan Sechen, 1964, с. 48]. В эпитете «синие» исследователи видят то представление о господствующем положении по отношению к другим народам [Шара туджи, 1957, с. 179; Howorth, Б. г., с. 6], то указание на упорство и твердость [Kotwitz, 1949, с. 173], то знак небесного покровительства [Martin, 1950, с. 96]. Однако семантика термина «кöке» (совр. «хох») шире простого цветообозначения. А. Н. Кононов и О. Прицак доказали, что в алтайских языках понятие «синий» синонимично понятию «восточный» [Кононов, 1978, с. 173; Pritsak, 1955, с. 260][50]. До XIII в. такой термин использовался в тюркских каганатах VI–VIII вв. для обозначения восточных тюрок. Но последние были восточными (или, что то же самое, «синими», «кöк») по отношению к населению Западного каганата. Чингисхан же объединил все монгольские племена, все они стали «кöке». Если трактовать это понятие как «восточные», то можно предположить наличие и западных подданных. В степях к западу от монгольских кочевий проживали тюркоязычные народы, и получается, что именно их земля расценивалась в качестве второй части будущей державы.
Возникает вопрос: какие же народы могли восприниматься как носители старой степной государственности? Очевидно, те, которые в свое время на развалинах тюркских каганатов или одновременно с древними тюрками образовали свои государства. Это кыргызы, уйгуры, карлуки и кимаки. Не только исторический опыт этих народов, но и их военная сила представляла ценность для монгольского правительства. Поэтому следует учесть резонное замечание О. Латтимора: конные полчища тюрок, прекрасно знакомые с методами ведения сражений в стели, зачастую представляли собой более серьезного противника для монголов, чем ополчения оседлых государств [Lattimore, 1963, с. 7]. Именно сибирские и восточнотуркестанские народы должны были стать первыми подданными Чингисхана вне Монголии, на присоединенных территориях, обеспечить снабжение и пополнение армии и казны, предоставить опытные кадры для управления империей.
49
Правда, Д. Г. Савинов считает, будто хуннские традиции способствовали присоединению тюркоязычных номадов, противников монголоязычных киданей, к Тюркскому каганату [Савинов, 1984, с. 34]. Но этим не объяснить распространение гегемонии каганата до Причерноморья, т. е. далеко за пределы бывшей территории хуннов. Кидани же в VI–VIII вв. не представляли: собой сколько-нибудь значительной силы.
50
Ф. С. Фасеев критикует все ныне существующие объяснения семантики «кöк», убедительно опровергая его толкование как «знать, аристократия» [Фасеев, 1978а]. Отвергается также трактовка синего цвета тюрками в качестве обозначения востока, но никаких доводов Ф. С. Фасеев не приводит. При этом он ссылается не на суждения А. Н. Кононова и О. Прицака, специально исследовавших этот вопрос, а только на мнение А. фон Габен, лишенное аргументации. Однако и Ф. С. Фасеев признает возможность смысловой аналогии «кöк тÿрк» с «кöке монгол» [Фасеев, 1978а, с. 139]. Н. Л. Жуковская справедливо полагает, что «монголы, называя себя "синими", тем самым помещали себя на востоке» [Жуковская, 1988, с. 154, 155]. Отметив несоответствие такого обозначения традиционным монгольским понятиям о пространственной символике, данный автор видит объяснение этому несоответствию или в заимствовании тюркской концепции (вслед за А. Н. Кононовым), или в памяти о прародине в междуречье Онона и Керулена, «которая действительно лежит на восток от той территории, где Чингисхан заложил основы своей империи и ее столицу Харахорин» [Жуковская, 1988, с. 155]. Но и в последнем случае этот автор указывает на расхождение с традиционной монгольской схемой обозначения различных народов разными символическими цветами (по этой схеме монголы должны были быть не «синими», а «желтыми»). Таким образом, остается, пожалуй, единственное объяснение разбираемому применению понятия «кöке» — возрождение в XIII в. древнетюркской геополитической символики.