Помимо актуальных политико-тактических мотивов в законе о профессиональном чиновничестве и апрельском бойкоте впервые с момента прихода национал-социалистов к власти нашел выражение их специфический расистский антисемитизм. «Сужение жизненного пространства евреев»[85] продолжалось и потом, но только сентябрьские «нюрнбергские законы» 1935 г. осуществили государственно-правовую дискриминацию немецких евреев, соответствующую национал-социалистической расовой идеологии. Как на этапе превращения НСДАП в массовую партию начиная с 1929–1930 гг., так и в первые годы Третьего рейха антисемитизм не стоял на первом плане ни в политике, ни в пропаганде. Популярность режима росла не благодаря, а, скорее, вопреки юдофобским элементам его политики, которая так и не смогла мобилизовать в свою пользу широко распространенный в народе «традиционный» антисемитизм. Тем не менее первые меры против евреев (как и против «марксистов») в принципе приветствовались как свидетельство решительного «наведения порядка». Политико-нравственное отупение общества, которое воспитывали путем запугивания, прогрессировало.
Впрочем, на протяжении всей своей двенадцатилетней истории режим редко правил исключительно с помощью насилия и террора. Идеология и пропаганда помогали преодолевать трудные периоды, однако не могли служить заменой ощутимых политических успехов или того, что можно было выдать за таковые. Гитлер понимал это лучше, чем другие.
На рубеже 1932–1933 гг. специалисты отметили приостановку экономического спада в стране. Когда ее дополнили политические перемены, Германский конгресс торгово-промышленных палат поспешил дать понять новому канцлеру, что теперь «наибольшее значение приобретает вопрос доверия». Самое главное, говорилось в меморандуме от 1 февраля, «чтобы при сильном правительстве наряду с государственной политикой преодоления партийных разногласий и привлечения всех сил, готовых участвовать в деле возрождения страны, проводилась в жизнь четкая политико-экономическая программа, отвечающая жизненным нуждам частного хозяйства»[86]. Но Гитлер не собирался позволять экспертам диктовать ему, когда и какие программы осуществлять. В недели, предшествовавшие мартовским выборам, в области экономической политики делалось мало, причем вполне сознательно. Правда, «экономическому диктатору» Гугенбергу позволялось предпринимать что-то на благо сельского хозяйства, но, когда рейхсминистр финансов сделал попытку ввести налог на владельцев универмагов (популярный как раз в национал-социалистических кругах как антиеврейская мера), Гитлер скомандовал отбой.
Во время предвыборной борьбы не следовало давать «каких-либо точных сведений об экономической программе». Судя по протоколу заседания кабинета министров, канцлер мотивировал это следующим образом: «Правительству рейха нужно обеспечить себе 18–19 миллионов голосов. Во всем мире не найдется экономической программы, которая смогла бы получить одобрение такой массы избирателей»[87].
Впрочем, осторожность, проявленная Гитлером в сфере экономики, объяснялась не только тактическими соображениями. Она свидетельствовала также об известной беспомощности фюрера в этих вопросах, но главным образом — о приоритете политики: строительству государственной власти подчинялось все остальное. Гитлер не скрывал этого даже от крупных промышленников, с которыми у него с начала 1930-х гг. завязывались все более тесные контакты. 20 февраля 1933 г. Гитлер, поддерживаемый Герингом, в присутствии президента рейхсбанка Шахта пообещал избранному кругу глав крупнейших промышленных концернов — «ИГ Фарбен», «Крупп», «Ферайнигте штальверке», «АЭГ», «Сименс», «Опель» и др. — «спокойное будущее», наращивание вооружений и никаких выборов «в ближайшие десять, а может быть, и сто лет». По-видимому, в качестве политико-экономической «концепции» этого оказалось достаточно, поскольку в результате той тайной встречи предвыборный фонд НСДАП увеличился как минимум на 3 млн рейхсмарок[88].
88
Cm.: Bracher K. D. Stufen der Machtergreifung. Frankfurt am Main, 1979. S. 112–115; Stegmann D. Zum Verhältnis von Großindustrie und Nationalsozialismus 1930–1933. Ein Beitrag zur Geschichte der sog. Machtergreifung // Archiv für Sozialgeschichte. 1973. № 13. S. 440, 477–480.