Все это не очень утѣшительно. Не говоря даже о томъ, что законъ, которому будто бы принадлежитъ верховенство въ правовомъ государствѣ, можетъ быть никуда негоденъ, несправедливъ, жестокъ, отражать не только интересы какого либо одного класса, но и всю низменность ума и морали своихъ творцевъ; не говоря уже о томъ, что само примѣненіе закона людьми не свободно отъ отпечатка нѣкотораго произвола, неизбѣжнаго при наличности классовыхъ симпатій и антипатій, не говоря о томъ, что законъ является окаменелымъ приказомъ, замѣтимъ, что для общежитія нѣтъ смысла противополагать одному злу — то есть, "произволу власти" — другое зло, то есть законъ, который является "отвердѣлымъ произволомъ власти". Нѣтъ смысла потому, что первому и второму злу можно противопоставить добро — отсутствіе власти.
Одинаковое подчиненіе закону, равенство передъ нимъ богатыхъ и бѣдныхъ, образованныхъ и не образованныхъ, правящихъ и подданныхъ — чистѣйшая фикція.
Богатый и бѣдный, властный и безвластный, образованный и не образованный человѣкъ вовсе не равны передъ закономъ и, оспаривая это положеніе, мы должны будемъ признать, что передъ нами находятся два равные противника и въ томъ случаѣ, если мы дадимъ по шпагѣ одинаковой длины тридцатилѣтнему силачу-фехтмейстеру и десятилѣтнему ребенку.
Законъ — одинъ, но онъ работаетъ для богатыхъ или властныхъ и спитъ, когда надо работать для бѣдныхъ или подвластныхъ.
Конечно, всякій, желающій выполнить нѣкоторыя "законныя" формальности, можетъ открыть фабричное производство: законъ разрѣшаетъ такое устройство, но богачъ можетъ устроить такую фабрику, а бѣднякъ — нѣтъ. Законъ всѣмъ разрѣшаетъ обучаться въ гимназіяхъ и въ университетахъ, но это обученіе доступно для богатыхъ и не доступно для дѣтей рабочихъ. Богатый можетъ нанять искустнаго адвоката для уголовнаго или гражданскаго процесса, бѣднякъ безнадежно путается въ судопроизводственныхъ формахъ, теряется и проигрываетъ даже правое дѣло.
Далѣе. Нѣтъ и не было такого правоваго государства, въ которомъ обыкновенные суды не замѣнялись бы судами чрезвычайными, гдѣ бы обыкновенные законы и суды не замѣнялись бы чрезвычайными законами и судами, при чемъ подъ словомъ чрезвычайный надо понимать въ данномъ случаѣ "санкціонирующій самый дикій произволъ". Эти суды и законы вводятся каждый разъ, когда правителямъ грозитъ серьезная опасность утратить власть, необходимую для богатыхъ и сильныхъ людей.
Правовое государство А. Дайси, это — утопія и, къ тому же утопія, по существу, не желательная.
Государствовѣды говорятъ намъ, что власть ограничивается законами о свободахъ. Но правильнѣе сказать, что эти законы издаются именно для того, чтобы упрочить власть.
Вовсе не нужны законы о свободѣ слова, коалицій и пр… Точно также не нужны и законы, Ограничивающіе свободу коалицій, свободу рѣчи и пр.
Вовсе не нужны законовъ для того, чтобы имѣлась свобода. Если бы не было власти, то есть, правителей, запрещающихъ говорить, собираться, устраивать союзы и пр., то не кому и не къ чему было бы писать законы о томъ, что люди имѣютъ право высказывать свои убѣжденія, устраивать коалиціи и пр., какъ не нужно писать для человѣка законъ о томъ, что люди имѣютъ право говорить, устраивать собранія и пр…
Нѣтъ такого правительства, которое вычеркнуло бы изъ своего свода законовъ (или изъ свода судебныхъ прецедентовъ, имѣющихъ силу закона) всѣ строки, въ которыхъ говорится о собраніяхъ, рѣчахъ, союзахъ, печати и т. д.
Нигдѣ нѣтъ поэтому и свободы. Нѣтъ ее и въ совѣтской республикѣ, нѣтъ и въ парламентскихъ странахъ.
Возьмемъ, хотя бы Англію, эту классическую страну того, что государственное право называетъ свободой. Въ этой странѣ нѣтъ законовъ о свободѣ слова, въ континентальномъ пониманіи этихъ словъ. Въ этомъ отношеніи тамъ былъ сдѣланъ микроскопическій шагъ къ анархизму, но и въ этой странѣ свобода слова и печати исчезаетъ, разъ въ словахъ оратора или писателя заключается то, что можно назвать возваніемъ къ мятежу, къ возбужденію вражды между классами, или подрывъ авторитета государственной власти.
Правда, насъ утѣшаютъ тѣмъ, что судъ рѣшаетъ въ Англіи вопросъ о томъ, ведется ли въ этомъ случаѣ рѣчь о "законной" защитѣ научныхъ и философскихъ воззрѣній или о караемыхъ закономъ нападкахъ на современный строй властнаго общества. Но, если такъ, то при чемъ тутъ свобода? Но судьи — кто?.
Если я выскажу свои убѣжденія, ни на грошъ не интересуясь наукой или философіей, или даже, не признавая ихъ авторитета въ области обществовѣдѣнія, развѣ не будетъ попрана, свобода слова, когда 12 лавочниковъ и коронный судья посадятъ меня за мои слова въ каторжную тюрьму?