Комменжу не удалось незаметно арестовать Брусселя; старая служанка советника и лакей подняли крик. На колокольне ближайшей церкви неизвестные лица ударили в набат{41}. На улице Сен-Ландри начались волнения. Бруссель командовал отрядом городской милиции квартала, да и соседская солидарность горожан в ту эпоху была очень сильной{42}, так что защитников у Брусселя оказалось много.
Поднялись лодочники Сите, крючники и все те, «кто зарабатывал на жизнь трудом на воде». К ним присоединились подмастерья, грузчики-посыльные (так называемые ганьденье), мелкие лавочники, ремесленники, нищие, бродяги…{43} Стали строить баррикады. С огромным трудом Комменжу удалось вывезти Брусселя из Парижа. Муниципалитет предписал начальникам городской милиции призвать буржуа к оружию и препятствовать образованию сборищ{44}. Милиция, род отрядов городской самообороны, состоявшая из добропорядочных людей, не проявляла рвения: она вяло разгоняла народ или вовсе не обращала внимания на места скопления восставших.
На следующий день с раннего утра продолжилось строительство баррикад. В одних местах бочки, заполненные песком и заваленные булыжником, в других — цепи перекрыли узкие улицы города. Магазины и лавки остались закрытыми.
Канцлер Сегье, отправляясь во Дворец правосудия, чтобы огласить указ об отмене всех постановлений парламента, принятых после 31 июля, вынужден был сменить свою карету на портшез. В карете невозможно было пробиться через толпу. Но добраться до парламента канцлеру не удалось. Оскорбления, ругательства, наконец, прямая угроза расправы заставили его искать спасения в доме зятя на набережной Августинцев. Преследуя Сегье, толпа ворвалась в дом. Канцлер успел спрятаться в чулане, и тогда разгневанные бунтовщики решили поджечь здание. Их намерению помешал маршал де ля Мейере, прибывший на место с четырьмя ротами гвардейцев. Ля Мейере увез канцлера в своей карете. Вдогонку им летели булыжники, стреляли из мушкетов. Несколько швейцарцев из отряда маршала были убиты.
В жалком виде канцлер вернулся в Пале-Руаяль.
Восстание разрасталось. Теперь баррикады возводили уже повсеместно. К середине дня их насчитывалось 1260{45}. Вооруженные бунтовщики проникли на галерею Дворца правосудия, где с раннего утра заседал парламент. Они требовали немедленного освобождения Брусселя. Невзирая на крики и шум, невозмутимый Моле проводил обсуждение вопроса об аресте Комменжа и всех тех, «кто арестовал господ членов парламента или вступил в их дома для наложения ареста»{46}. Как только ремонстрация была составлена, к королеве направили представительную делегацию. Под восторженные возгласы восставшего народа магистраты торжественно прошествовали через весь город к королевскому дворцу.
Аудиенция у королевы была краткой. Речь о восстании в Париже она не дослушала:
— Я знаю, что в городе шум, и вы мне за это ответите. Вы, господа члены парламента, ваши жены и ваши дети, — сказала Анна Австрийская и, удаляясь, хлопнула дверью{47}. Мазарини поспешил несколько сгладить резкость королевы. Он предложил освободить Брусселя и его коллег в 22 обмен на обязательство парламента прекратить его «ассамблеи». Президент Моле ответил, что необходимо обсудить это предложение в спокойной обстановке, и пригласил членов делегации вернуться во Дворец правосудия.
На площади перед Пале-Руаялем тысячи людей ожидали, что скажут магистраты. Моле и его коллеги молчали. Процессия людей в красных мантиях медленно проходила сквозь толпу. У баррикады вблизи заставы Сержантов раздался ропот. Тогда Моле твердым голосом объявил, что королева обещала выполнить все пожелания парламента. Ропот стих. У следующей баррикады история повторилась… В районе Круа де Трауар бунтовщики вновь остановили магистратов. Подручный торговца мясом приставил алебарду к животу первого президента парламента и сказал старику: «Возвращайся, предатель! Если не хочешь, чтоб с тобой разделались, возврати Брусселя или отдай нам в заложники Мазарини и канцлера»{48}. Чья-то рука схватила Моле за шиворот… магистраты бросились врассыпную. Лишь первый президент, несмотря на оскорбления и унижения, пытался сохранить достоинство. Его отпустили, и с остатками своей свиты он вернулся в Пале-Руаяль. М. Моле теперь уже без труда убедил Мазарини и герцога Орлеанского, что Брусселя надо освободить немедленно. Общими усилиями удалось сломить и упрямство королевы.