О принятом решении Моле оповестил народ, но восстание не прекращалось до следующего утра. Лишь при известии, что Бруссель вновь занял свое место на скамье парламента, в городе начали разбирать баррикады.
Но вечером прошел слух, будто из Арсенала в Пале-Руаяль перевезли огромный запас пороха — не иначе как королева готовилась примерно наказать парижан за восстание. Вмиг были приведены в боевую готовность баррикады, и вооруженная толпа окружила Пале-Руаяль.
С большим трудом посланным королевой офицерам удалось убедить народ в ошибочности его опасений. Вооруженное восстание прекратилось, но бунтовщические настроения отнюдь не рассеялись{49}. Именно после «дня баррикад» в Париже начали печатать и распространять оскорбительные для королевского достоинства листовки. Народ стал распевать скабрезные песенки про любовь Дамы Анпы к кавалеру Мазарини. Первого министра обвинили во всех смертных грехах: он-де покровительствует ненавистным финансистам, нарушает старинные свободы и привилегии, транжирит казенные деньги…
Нельзя сказать, что Мазарини был совершенно равнодушен к тому, что писали парижские памфлетисты, к тому, что говорили на Новом мосту или возле фонтана Круа де Трауар — в традиционных местах сбора простого люда столицы. Из государственной казны регулярно выдавались субсидии Теофрасту Ренодо, выпускавшему официозную «Gazette», библиотекарь Мазарини, ученый муж Г. Ноде, получил задание написать опровержение на антиправительственные «пасквили…»{50}. Но главными своими врагами первый министр считал отнюдь не простонародье или буржуа, поэтому все же его не очень заботило, что думали и говорили эти люди. Что бы ни происходило, он всегда выискивал тайные козни вельмож и государственных сановников. События 26–27 августа показались ему делом рук государственного секретаря Шавиньи и бывшего хранителя печати Шатонефа. Мазарини вспомнил, как Шавиньи убеждал членов Верховного совета в необходимости жестких мер, как он с помощью герцога Орлеанского наводил королеву на мысль о необходимости ареста наиболее решительных оппозиционеров из числа магистратов.
У кардинала была записная книжка, о существовании которой никто не знал, в нее он заносил самое сокровенное: набрасывал планы, характеризовал людей. В последние дни августа 1648 г. он записал: «Необходимо, чего бы это ни стоило, вернуть власть и вознести ее выше, чем она была… в противном случае остается только ожидать полного краха, смириться с тем, что мы станем столь же смешными и презренными, сколь до сих пор были уважаемыми и внушавшими страх»{51}. Чтобы добиться желаемого, следовало прежде всего усмирить бунт Парижского парламента, для чего его надо было лишить народной поддержки. Эта задача не представлялась Мазарини сложной, «так как, по его мнению, breves populi amores — нет ничего более ненадежного и быстро преходящего, чем привязанность этого многоголового зверя»{52}. Народ защищал Брусселя и парламент, уповая на то, что магистраты добьются снижения налогов, рассуждал Мазарини, но как только простой люд узнает, что король собирается его наказать за поддержку парламента, он отвернется от прежних кумиров… Отъезд короля из Парижа — таков может быть первый удар по парламенту{53}.
Решительность же парламентской оппозиции Мазарини объяснял страхом, который испытывали магистраты при мысли, что слишком далеко зашли в своей конфронтации с регентшей и что прощения им по будет. Единственный выход они видели в смене правительства… так, чтобы первым министром стал Шавиньи или Шатонеф{54}. Круг замыкался.
Записи Мазарини не представляли собой следы досужих размышлений. 20 сентября Анна Австрийская переехала из Парижа в Рюэй. Несколькими днями раньше туда отправились Мазарини и малолетний король. Едва обосновавшись в бывшей резиденции Ришелье, королева приступила к решительным действиям. Шатонеф был отправлен в изгнание, Шавиньи заключен в Венсеннский замок.
Известие об отъезде королевской семьи вызвало в столице некоторую растерянность. Заговорили о том, что королева собирается переехать в Тур, куда будут вызваны члены суверенных судов, что Париж будет осажден{55}. Но вскоре пошли слухи иного рода: будто кто-то из приближенных к королеве людей собрал отряд дворян, по те, узнав, что им предстоит заняться поимкой бежавшего из заключения герцога Бофора, разъехались по домам.