Ни одну из противоборствующих сторон нельзя назвать пи прогрессивной, ни консервативной: Мазарини защищал институт интендантов и в их лице прообраз чиновничества современного типа; суверенные суды, отстаивая контролируемость государственного бюджета, подготавливали почву для идей разделения властей и подотчетности исполнительной власти, их требование ограничения 24 часами несанкционированного судом ареста подводило к одной из аксиом буржуазного права…
Но это уже взгляд из будущего. Современники же думали и говорили о «величайшей победе» Парижского парламента. Одни из старейших магистратов, Андре Лефевр д’Ормессон, следующим образом охарактеризовал Сен-Жерменскую декларацию: «Королевскую власть она приводит к должному состоянию, ограничивая ее. Все здравомыслящие люди считают эту декларацию творением не простых смертных, а делом рук нашего господа бога. Верховному совету не хватало благоразумия, и парламент совершил то, что первоначально не собирался совершать— благодаря народной поддержке в день баррикад он возвысился над Верховным советом и принял власть на время малолетства короля. В ходе своих заседаний парламент отобрал у Верховного совета все, что он посчитал нужным, и г-н Матье Моле возвысился над г-ном канцлером Сегье, который не посмел сопротивляться, видя, что весь народ и все парламенты готовы защищать парламент Парижа, который приводит в движение все королевство и который облегчил положение народа и установил лучший порядок в управлении государством»{57}.
Тем временем Мазарини спокойно обделывал свои дела и дела государства. Одним из параграфов декларации 22 октября предусматривалось регулярное и обязательное выделение из бюджета средств на выплату жалованья армии. Мазарини вскоре нарушил это условие и использовал солдатские деньги для выплаты процентов своему банкиру и банкиру Конде. Лишенные средств к существованию, наемники стали заниматься грабежами и вымогательством в пригородах Парижа. 16 декабря парламент решительно осудил нарушение финансовой дисциплины и вызванные этим беспорядки. Но на этот раз его инвективы задевали не только Мазарини, по косвенно и Конде. Великий военачальник и так с трудом выносил высокомерие «людей мантии», а уж терпеть поучения, как и сколько платить войску, он вообще не мог. Произошло резкое объяснение. Ухудшив отношения с одной партией, Конде автоматически сблизился с другой. Такова будет позиция Конде и других принцев на протяжении всего периода Фронды. Борьба клик будет затушевывать борьбу партий, превращать трагедию в фарс, революцию в сплетение заговоров и мятежей.
Парламент и королевская администрация готовились к решительному столкновению. Анне Австрийской не терпелось прекратить диктат парламента. В ее окружении говорили о необходимости отправить магистратов в ссылку: парламент — в Монтаржи, Счетную палату — в Орлеан, Палату косвенных сборов — в Реймс, Большой совет — в Мант. Маршал ля Мейере и Конде предлагали королевской семье укрыться в Арсенале, в ту пору настоящей крепости, и арестовать мятежных членов парламента{58}. Но и первый и второй план осуществить было чрезвычайно сложно. У парламента появились новые союзники.
В январе 1649 г. к партии фрондеров присоединились принц Конти, родной браг Кондо, безмерно завидовавший его успехам, и когорта «старых» заговорщиков, конспирировавших еще против Ришелье: герцог де Буйон, Бофор, Ларошфуко, Монтрезор, Люин. Скреплял эту разношерстную коалицию своей неутомимой энергией и безмерным властолюбием коадъютор, помощник и заместитель парижского архиепископа Поль де Гонди.
Чтобы понять участников событий 1648–1654 гг., следует обратиться не только к их воспоминаниям, памфлетам и письмам, но и к литературе XVI — начала XVII в., к литературе, которая формировала их умы. Аристократия в ту пору зачитывалась Монтенем и рассуждениями «О мудрости» Пьера Шаррона, поклонялась гению П. Корнеля и ценила труды Гюэ де Бальзака. Скептический индивидуализм Монтеня и Шаррона, культ чести Корнеля и превознесение интеллектуального превосходства избранных Гюэ де Бальзака составляли пестрый духовный мир фрондеров. В то же время, подобно Ришелье и Монтеню, они не знали специфически общественных интересов, далее представления о различии государственного и частного они не шли. Был и старый счет: не справившись с одним министром-кардиналом, аристократы мечтали расправиться с его преемником. Мазарини унаследовал не только пост, но и ненависть. Тень Ришелье нависала над ним.
Королева более не желала вести дискуссии с фрондерами. По ее приказу Конде отозвал армию из Фландрии и сосредоточил ее вблизи Парижа, Тюренн из Германии подтянул армию к берегам Рейна. В ночь с 5 на 6 января 1649 г. королева вновь покинула Париж.