Тем временем изменилась международная обстановка. Маршалу Вандому в Испании удалось нанести поражение англо-голландским войскам при Виллавичьозе. Умер император Священной Римской империи Иосиф I, корона германского императора перешла к эрцгерцогу Карлу, претенденту на испанское наследство. В Англии решительно не желали воссоздания мировой империи Габсбургов. В английском парламенте верх взяла партия противников войны. В 1712 г. в Утрехте между Англией и Францией начались переговоры. Их ход был облегчен торжественным отречением внука Людовика испанского короля Филиппа V от права на французскую корону и разрывом самого старого короля с претендентом на английский престол Яковом III Стюартом.
В 1713 г. почти все участники коалиции подписали с Францией мир, война продолжалась только с императором.
* * *
Из наследников великого короля остался лишь его правнук, маленький герцог Анжуйский. Регентом при нем должен был стать Филипп Орлеанский, племянник и зять Людовика. Права первого принца крови были священны для Людовика, и он не желал отстранять герцога Орлеанского от регентства, как бы этого ни добивалась морганатическая супруга короля мадам де Ментенон. Но и его собственные предубеждения против герцога были сильны, и по примеру своего отца Людовик оговорит в завещании многочисленные ограничения власти регента.
Регент и государственный совет, принцип кровного родства и принцип бюрократической преемственности — казалось бы, все подталкивало Людовика XIV отказать племяннику в исполнении высоких обязанностей регента. И все же король не отказал. Перед смертью он не решился нанести еще один удар самому принципу монархизма.
Еще в молодости, отстранив всех членов королевской семьи от управления государственными делами, Людовик XIV неведомо для самого себя сузил сферу действия принципа крови. Он укрепил власть монарха, но монархизм от этого пострадал. Ведь каждый новый глава государства получал корону и высшую власть в конечном счете по праву родства. Если родство столь мало значимо при занятии высших должностей в государстве, то, может быть… Впрочем, в XVII в. и в начале XVIII в. подобного рода мысли во Франции еще никто не развивал. Хотя сам факт падения влияния принцев крови отнюдь не остался незамеченным. «Что касается знатных господ и принцев крови, то… их вес до такой степени снизился, что на них нельзя ипаче смотреть, как лишь на именитых рабов двора; никакого влияния на правительство они не оказывают, никаких полномочий в провинциях они не имеют. Только путем раболепства могут они добиваться отличий…» — писал анонимный автор брошюры «Salut de l’Europe en 1694» и ему вторил священник из глухой деревни Этрепиньи Жан Мелье{103}.
Завещание явится одним из последних государственных актов Людовика XIV. Кое-кто из его ближайшего окружения поговаривал о том, что следует созвать Генеральные штаты, и это собрание представителей всех сословий изберет регента. Такое решение было неприемлемо для короля. Он предпочитал продиктовать свою последнюю волю, даже понимая, что она может быть нарушена.
Утром 27 августа 1713 г. он призвал в свой кабинет первого президента Парижского парламента де Мема и генерального прокурора Жоли де Флери. Оставшись с ними наедине, король передал им толстый пакет, скрепленный семью печатями. «Господа, — сказал он, — вот мое завещание, я один знаю, о чем оно. Я вам его вручаю для сохранения его в стенах парламента, я не мог бы представить большего свидетельства моего уважения и моего доверия к парламенту, чем передать на хранение мое завещание. Я не нахожусь в неведении о той судьбе, которая может постичь его, мне известно, что случилось с завещанием моего отца и других королей, моих предшественников. Но от меня постоянно добивались его составления, меня этим терзали, не давали мне покоя, чтобы я ни говорил. Что ж, я купил себе покой. Вот оно, заберите его! Пусть будет как будет; по крайней мере теперь я спокоен и я не хочу более об этом говорить»{104}.
Людовик испытывал отвращение при одной мысли, что его воля не будет исполнена. Но он не строил иллюзий. Поэтому чуть ли не впервые за 52 года единовластного правления он говорил о том, что его принудили к определенному решению. Мысль о неповиновении ему, Людовику XIV, королю-солнцу, была невыносимой.