Длинен ли счет его преступлениям? Современники представляли Мандрена и кровожадным чудовищем и благородным заступником за бедных, применявшим насилие только по необходимости. Вольтер писал о нем с восторгом: «У Мандрена крылья, он несется со скоростью света. Все сборщики налогов с королевского домена укрыли свои деньги в Страсбурге. Мандрен заставил трепетать всех пособников фиска. Это, лоток, это град, который опустошает золотой урожай откупа»{113}. А ученый аббат Регле, автор многократно переиздававшейся книжки о контрабандисте, с подробностями описывал, как Мандрен убивал ни в чем не повинных людей{114}. Ясно одно — Мандрен не был заурядным преступником. Даже его враги, тот же аббат Регле, вынуждены были признавать его выдающиеся качества.
От изготовления фальшивых монет Мандрен довольно быстро перешел к контрабанде. Но он не уклонялся от столкновений со служащими откупов, а преследовал их во всех провинциях восточной Франции. Под угрозой смерти он заставлял агентов-откупщиков покупать у него контрабандный товар. Его отряд входил в города и принуждал местную администрацию и муниципальные власти уплачивать Мандрену контрибуцию. Базой для своих операций Маттдреп избрал замок в Савойе, входившей тогда в состав Сардинского королевства. Он хранил часть своих капиталов у савойских дворян и рассчитывал на их покровительство{115}. Его экспедиции представляли собой и коммерческое предприятие, и хорошо организованное преступление, и народный бунт против налоговой системы абсолютистского государства.
Мандрена хитростью захватили в его замке на территории Савойи. Все, кто описывал его казнь, не скупились на слова восхищения его мужеством и выдержкой перед лицом смерти.
Во все времена выделялись люди, отличающиеся силой своего интеллектуального и физического притяжения. Они создавали вокруг себя зоны влияния, своего рода силовые поля. У крестьян и работного люда всегда были свои Александры Македонские, только самореализоваться им было труднее, чем сыну македонского царя. Они чаще сгорали в самом начале своего взлета. Изнуряющий труд, неграмотность, гнет семьи и общины, рутина вековых традиций — попробуй преодолей все это, попробуй выделиться в среде, где выделяться не принято. Яркую личность во всех слоях общества переносят с трудом, но внизу социальной лестницы личностью быть особенно трудно. Выламываясь из обыденности, из норм привычных представлений, человек оказывался очень часто просто изгоем.
О жизни большинства простых людей Франции эпохи старого порядка история сохранила ничтожно мало сведений. Чаще всего три записи в приходских книгах: родился… женился… умер. Активное участие в многочисленных в XVII в. бунтах могло обеспечить кратковременную известность. Каждый раз по-новому исковерканное имя мелькнет на страницах административной переписки интенданта с канцлером или генеральным контролером финансов. Точка в биографии поставлена сообщением о казне или отправке на галеры. Но бунт — это момент удачи для непокорного человека, момент преодоления душевного одиночества. Не каждому бунтарю так крупно повезло в жизни.
История народа как сообщества свободных индивидуальностей в середине XVIII в. только начиналась. Не случайно именно в то время Ж.-Ж. Руссо написал свои знаменитые строки: «Общественный договор сводится к следующим положениям: каждый из пас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого… Это лицо юридическое, образующееся, следовательно, в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданской общиной, ныне же именуется Республикой или политическим организмом: его члены называют этот политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою — при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти и подданными как подчиняющиеся законам Государства… — и там же в трактате «Об общественном договоре или принципах политического права» Руссо заключал: «Нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для народа в целом, для него не обязателен даже общественный договор»{116}.