За нарушение предписанных администрацией мер приходилось карать самым безжалостным образом. Борьбу с эпизоотией Тюрго взвалил на свои плечи: быки, коровы, телята, карантин, использование войск, противодействие государственного секретаря по военным делам де Мюи… Все это продолжалось и в 1774 и 1775 гг. Отвлекало, вызывало раздражение, а тут еще приступ подагры… Не хватало времени на обдумывание больших политических вопросов.
Самым неотложным из них был вопрос о восстановлении старого парламента. «Без парламента нет монархии», — говорил Морепа{124}, его старческий консерватизм подсказывал необходимость восстановления древнего института. Молодой, неопытный, подверженный чужим влияниям король мог отважиться на проведение рискованных реформ, не стал бы им препятствовать, а если и оказал бы сопротивление, то минимальное. Другое дело хранитель вековых традиций — старый парламент. К тому же его восстановление привело бы к увеличению популярности короля и самого Морепа. А к славе старик был очень чувствителен.
Он повел свое наступление исподволь и не спеша. Устранение Мопу было одним из важнейших маневров в этом наступлении. Возня в секретном комитете — следующий маневр. Цель комитета одна — убедить короля. Людовик XVI не видел особой надобности в восстановлении прежнего парламента. Он помнил предубеждения своего отца, дофина, против гордых магистратов. Но стремление к популярности заставляло его все внимательнее прислушиваться к ненавязчивым советам Морепа.
Тюрго мог бы противодействовать внушениям Морепа, по позволил себя усыпить. Парламент восстанавливался не совсем в прежнем виде. Предусматривались специальные меры для наказания строптивых магистратов, а в случае необходимости — и фактическое возвращение к системе Мопу. Но то были пустые юридические увертки. Парламент был восстановлен, а Тюрго, не подозревая об этом, проиграл первое политическое сражение на посту генерального контролера финансов.
Экономист и администратор в гораздо большей степени, чем политик, Тюрго мало занимался расчетами, какую оппозицию может вызвать та или иная предлагаемая им реформа. К тому же он слишком уповал на возможности убеждения. Ему казалось, что всех можно убедить и все можно объяснить. Лишь бы то, что ты доказываешь, было разумным и истинным. В просветительных иллюзиях заключались сила и слабость Тюрго и многих других энциклопедистов. Просвещение может глубоко преобразовать страну, но чаще всего плоды просвещения пожинаются после смерти самих просветителей. Замысленные генеральным контролером реформы казались ему самому столь разумными, столь полезными для общества, а многие из членов парламента были очень просвещенными людьми… Дело было сделано.
12 ноября состоялось торжественное заседание парламента. Король держал речь, Морепа переживал минуту триумфа, скромно поместившись в ложе Большой палаты Дворца правосудия. В опере его теперь неизменно встречали аплодисментами.
Вскоре магистраты показали, что они ни в чем не изменились. 8 января 1775 г. король получил представления (так теперь назывались ремонстрации) парламента: в самой изысканно вежливой форме в них отвергались все новшества, угрожавшие независимости парламента. Парламент восставал против того, что может быть созван пленарный суд, чтобы его судить; протестовал против того, что Большой совет может его заменить, наконец, он просил, чтобы его представления рассматривались до регистрации. Король отклонил все эти протесты. Тюрго же претензии людей мантии просто не интересовали. Он воевал с эпизоотией.
В первые месяцы 1775 г. сообщения о болезни скота все чаще перемежались с другими, гораздо более тревожными. 21 марта на рынке в Mo произошли столкновения, покупатели напали на торговцев, продававших с надбавкой в цене купленный ими тут же хлеб. Сверх того, было расклеено странное объявление: «Предупреждение господам судейским города Mo. Ежели не будет никакой скидки на хлеб, добра не ждите!»{125}
Из Мери-сюр-Сеп пришло донесение от местного байи о скоплении и волнении женщин, которые воспрепятствовали погрузке двух обозов ржи. В первых числах апреля прошел слух о бунте в Реймсе. 12 апреля во время беспорядков на рынке в Дижоне один торговец получил увечья, а 18 апреля в Дижоне разразился бунт. Толпа, состоявшая в основном из бедных женщин, набросилась на мельника по имени Карре. Его подозревали в том, что он подмешивает что-то в муку. Уж больно она у него была белой. Спасая жизнь, Карре спрятался в доме местного прокурора, но. не чувствуя себя и там в безопасности, бежал от разъяренной толпы по крышам. Бунтовщики разгромили дом прокурора, а затем мельницу Карре. Уцелели одни лишь жернова. В тот же день толпа ворвалась в дом советника парламента Фисжана де Сент-Коломба — ему пришлось спрятаться в куче навоза. Перед лицом мятежа власти провинции продемонстрировали свою глупость и нераспорядительность. Генерал-лейтенант провинции Латур дю Пеп вообразил, что он легко разгонит взбунтовавшееся «быдло». Потрясая тростью, он напутствовал бунтовщиков: «Друзья мои, уже показалась травка, ступайте-ка щипать ее»{126}, но вскоре дю Пей вынужден был забаррикадироваться в собственном доме. Лишь ночью конная жандармерия произвела аресты, на следующий день бунт не возобновился.