События в Дижоне не явились для Тюрго неожиданностью. Кольцо враждебности сжималось вокруг него, министр решил, что беспорядки были спровоцированы. В спонтанные действия простолюдинов он не верил. Последовательный, логически жесткий ум Тюрго с математической точностью выявлял рациональные мотивации поступков, иррациональное оставалось вне пределов его кругозора. Интуиция же политика в Тюрго спала и никогда не просыпалась.
Тревожное ожидание… грозная неизвестность… опасения новшеств министра-реформатора. Подобного рода настроения ни в коем случае не должны долго терзать душу народа. А Тюрго тянул, отшлифовывал преамбулы эдиктов, боролся с подагрой и эпизоотией. Ожидание становилось невыносимым, тем более что урожай 1774 г. был плохим, цены на хлеб росли, а министр писал в своих непонятных писаниях, что цены и должны расти, мол, свобода торговли в этом и заключается.
В Париже в день первого повышения цен на хлеб на рынках во весь голос возмущались: «Какой г… сидит на троне!» С лета до начала марта 1775 г. буханка в 4 фунта стабильно стоила 11 су. За месяц она подорожала на 1,5 су, затем за три дня, с 12 по 15 апреля, еще на су, а 26 апреля цена подскочила до 13,5 су. Человек, зарабатывавший 20 су в день, прокормить семью уже не мог. На рынках, у булочных все чаще раздавались проклятья и ругательства. Гнев выплескивался по малейшему поводу. Некий дворецкий купил литр горошка за 72 ливра, кто-то из толпы, выхватив у него покупку, швырнул ее ему в лицо со словами: «Если твой стервец-барин может выложить три луидора за литр горошка, ему ничего не стоит дать нам хлеба». Слуга почел за благо скрыться, не произнеся пи слова в ответ{127}.
Чтобы сбить цены, Тюрго пошел на введение премий за импорт зерна, но в разумном, экономически обоснованном постановлении государственного совета вновь звучали слишком умные слова: «Возможно, ценам еще придется претерпеть некоторое повышение… — на оговорку уже мало кто обращал внимание, — если его не остановит конкуренция заграничного зерна».
27 апреля начались события, которые впоследствии получили название «мучная война». В Бомоне, маленьком городке к северу от Парижа, толпа потребовала от торговцев снизить цены за хлеб. Одного из торговцев для пущей убедительности дважды окунули в городской фонтан. Нотариус, исполнявший обязанности лейтенанта полиции, с пониманием отнесся к требованиям бунтовщиков и не отправился на базарную площадь. Торговцы разбежались, а их зерно было распродано по твердой цене грузчиками. Пример народной таксации был подай. На следующий день беспорядки последовали в городе Понтузе, расположенном вниз по течению Уазы. Хлебные запасы нескольких лабазников были разграблены, в остальном — то же, что в Бомоне: таксация цен, нерешительность местных властей. Движение началось и в окрестных деревнях. Толпы бедных крестьян, поденщиков, батраков приходили к богатым фермерам и требовали выдать им зерно. Чаще всего, даже не пытаясь оказать сопротивление, фермеры выполняли требование, за зерно им платили «но справедливости». Бунтовщики и их жертвы знали друг друга в лицо и не испытывали взаимной ненависти. Это было странное движение: его участники чаще демонстрировали добродушие, чем озлобленность, стремились заручиться поддержкой местных властей, за отобранные зерно и муку платили, а иногда зерно уничтожали. Начались выступления вблизи усадьбы принца де Конти, старого смутьяна, вдохновителя многих антиправительственных демаршей Парижского парламента.
Ареал «мучной войны» все расширялся. 1 мая бунты произошли в Сен-Жермене, Нантерре, Сен-Дени. 2 мая толпы возбужденных людей появились на улицах Версаля. Опасаясь, что беспорядки начнутся в Париже, Тюрго срочно выехал в столицу. В тот же день в 11 часов утра король ему писал: «Версаль атакован, и это те же люди из Сен-Жермена; я посоветуюсь с маршалом де Мюи, чтобы решить, что мы предпримем; Вы можете рассчитывать на мою твердость. Я только что приказал гвардии направиться к рынку…» В 2 часа дня король снова писал Тюрго: «Мы совершенно спокойны. Мятеж начался весьма бурно; войска, находившиеся на месте, его усмирили». Далее он сообщал, что бунтовщики собрались более чем из двадцати селений и все жаловались на недостаток хлеба. Затем, прерывая спокойное изложение, передавал Тюрго только что полученную новость: «Г-н де Бово (капитан гвардии. — Е. К.) меня прервал, чтобы сообщить о глупом шаге, который совершили, предоставив им хлеб по 2 су. Он убежден, что среднего пути нет: либо оставить хлеб по 2 су, либо заставить их штыками покупать хлеб по существующей цене»{128}. Прямые инструкции Тюрго были нарушены: власти пошли на принудительное понижение цены. Тем самым движение получило как бы официальную санкцию.