Самонадеянному молодому адвокату старшие коллеги устроили импровизированный экзамен, предложив произнести на латыни речь о моральном и политическом состоянии страны… Новичок не растерялся. На хорошей латы-пи он поведал о том, что как гражданин своей страны и член корпорации, призванной защищать частные и общественные интересы, он желает, чтобы правительство почувствовало серьезность ситуации и изыскало бы простые и естественные средства для ее преодоления. Он говорил, что настала пора жертв: дворянство и духовенство, владеющие основными богатствами Франции, должны показать пример. Он обвинил парламент в том, что тот ничего не делает для народа, в то время как горизонт застилают зловещие тучи, и он чувствует, что надвигается гигантская революция… Прервать неожиданную импровизацию не удалось. Молодые адвокаты желали дослушать оратора до конца, у старых не хватило сил навести порядок{141}. Но летом 1787 г., когда молодой Дантон держал речь перед своими коллегами-адвокатами, мощь государства казалась еще не поколебленной. Каждый человек, открыто проповедовавший крамольные мысли, понимал, чем и как он рискует. Еще сравнительно далеко было до той поры, когда отмалчивавшиеся и отсиживавшиеся рисковали в той же степени, что и люди на авансцене политических событий.
Полностью сохранялось политическое бесправие людей из народа. Ползучая либерализация режима в 1786–1787 гг. еще не зашла так далеко, чтоб стать ощутимой и для простонародья. Многие из облеченных властью могли в салонах рассуждать о народном суверенитете, а при случае добиваться расправы над непокорной чернью. Желали свободы для себя и для тех, кого считали себе равными, от обездоленных, бедных и необразованных требовали покорности и усердия. И в этом бюрократы, дворяне и предприниматели мало отличались друг от друга. Так орлеанские мануфактуристы с возмущением писали властям о своих работниках: «Подавляющее большинство этих рабочих не умеет ни читать, ни писать. Многие столь бедны, что муниципалитет не облагает их даже налогом. Живут за счет благотворительности и раздач хлеба в их приходе. И эти люди претендуют на участие в жизни общества!»{142} Автор мемуара о лионских мануфактурах доказывал, что как только нужда перестанет заставлять рабочего брать работу по любой предлагаемой ему цене, как только его доходы превысят его потребности и он сумеет некоторое время существовать, не продавая свои руки, то рабочий употребит это время для организации заговора{143}. Мемуар был составлен по свежим следам многодневных волнений в Лионе, которые закончились казнью троих рабочих, среди них вожака подмастерьев-шляпников Пьера Соважа. Не все выступления простого люда приводили к столь трагическому исходу, да и нельзя сказать, что репрессии надолго парализовали волю к дальнейшей борьбе. П. Соваж был повешен 12 августа 1786 г., а в сентябре полиция вновь арестовала двух лионских шляпников: одного за то, что являлся «секретарем своих товарищей», другого за то, что он распространял листовки с призывом добиваться повышения платы за труд{144}. Но борьба с государственными институтами простым людом не осознавалась как политическая. Хотя в то же время идеи о народном суверенитете не оставались достоянием только аристократических салонов и библиотек состоятельных людей. Имена Руссо, Вольтера, Рейналя, Дидро были популярны среди городских бедняков, их бюсты выставлялись на ярмарках, их книги продавали лотошники. Священник прихода Святого Тимофея в Реймсе жаловался властям, что сотни рабочих взяли за обыкновение собираться в трапезной одного из монастырей, монахи ввиду мирного характера собраний не возражали, а работники, сетовал кюре, предаются обсуждению политических вопросов, самый грамотный из них ткач Жан-Батист Армонвиль зачитывал и комментировал сочинения Руссо, Мабли, других философов{145}. Люди смелели и начинали говорить то, что они действительно думают. Самые решительные становились лидерами в среде своих коллег, соседей, знакомых. Не знатность, а смелость и внутренняя свобода способствовали теперь возвышению.
Все же вплоть до 1789 г. ход политических событий лишь в небольшой степени зависел от подспудных процессов, происходивших в толще народных масс. Многие из отчаянных оппозиционеров тех лет были так смелы именно вследствие того, что сохранялась иллюзия полной политической пассивности простонародья.