Работников и их семьи не менее, чем угроза голода, волновали слухи о сосредоточивающихся вокруг Парижа войсках. Наемные полки немцев и швейцарцев расположились в Сен-Дени, Сен-Клу, Севре и даже на Марсовом поле. Цель концентрации войск мало у кого вызывала сомнения. О настроениях в Париже в начале июля бедный февдист и будущий руководитель «заговора равных» Гракх Бабеф писал жене: «Когда я сюда прибыл, только и было разговоров, что о заговоре, возглавленном г-пом графом д’Артуа и другими принцами. Они собирались ни более ни менее как уничтожить большую часть парижского населения, а затем обратить в рабство всех, кто во всей Франции избежит истребления, отдав себя покорно в распоряжение дворян и безропотно протянув руки к уже приготовленным тиранами оковам»{153}.
11 июля Неккер получил отставку. В Париже об этом узнали только на следующий день — в воскресенье 12 июля.
Множество парижан собралось у Пале-Руаяля, чтобы погулять, насладиться хорошей погодой, послушать, что говорят люди. В ту пору сад Пале-Руаяля, дворца герцога Орлеанского, служил политическим центром Парижа. Туда быстрее всего приходили новости из Версаля, там выступали наиболее популярные среди парижан ораторы, там открыто обсуждали планы противодействия аристократам. Как только пришла весть об отставке Неккера, настроение людей в миг переменилось. Группы благодушно прогуливавшихся исчезли, на их месте шумела грозная толпа{154}. Отчаянный журналист Камилл Демулен поднялся на неизвестно откуда взявшийся стул и с этой импровизированной трибуны произнес речь, точно выразившую мысли большинства людей, сгрудившихся у решетки Пале-Руаяля: «Граждане, нация требовала, чтобы Неккер оставался у нее на службе. Его прогнали! Можно ли оскорбить вас более наглым образом? После этого шага они могут решиться на все… и сегодня ночью, возможно, уже обдумывалась, уже подготавливалась варфоломеевская резня патриотов!.. Так к оружию же, граждане! К оружию!»{155}
Мирные манифестации быстро перерастали в столкновения с войсками. Совместно с парижанами против наемников-немцев и швейцарцев выступили французские гвардейцы. В ночь с 12-го на 13-е народный гнев обрушился на давно ненавидимые таможенные заставы, 40 из 54 были сожжены и разрушены: контроль над въездом в Париж был ликвидирован. Люди и оружие могли поступать в столицу свободно. Продовольствие и вино не облагались более высокими ввозными пошлинами.
Утром 14 июля с часу на час, с минуты на минуту парижане ожидали движения королевских войск на город. Предваряя действительно вскоре начавшиеся планомерные, как на войне, перемещения войск, простолюдины бросились к Дому инвалидов… В его подвалах хранились большие запасы оружия. Охрана не сопротивлялась, и народ захватил около 30 тыс. мушкетов, 5 пушек и множество сабель, пик, палашей. Но порох и пули были обнаружены в очень незначительном количестве. Боеприпасы следовало искать в Арсенале и Бастилии.
Находившиеся вблизи Дома инвалидов войска не выступили против революционной толпы: офицеры не были уверены в своих подчиненных. Город переходил в руки восставших.
Толпы народа устремились к Арсеналу и Бастилии, куда, как вскоре стало известно, из Арсенала были перевезены пушки и большой запас пороха. Впрочем, у Бастилии еще с утра было многолюдно, а накануне с ее охраной даже завязалась небольшая перестрелка. К Бастилии стягивались люди не только в поисках оружия. Парижане инстинктивно ненавидели тюрьмы — Бисерт, Венсеннский замок, Бастилию. И дело было не в числе заключенных… Мрачный серый массив крепости, вздымавшийся посреди города, постоянно служил напоминанием о бесправии и бессилии личности перед огромной мощью государства. Порыв к свободе, что охватил французов, невозможно было совместить с каждодневным созерцанием этого символа деспотизма. Бастилия была взята штурмом, и этот акт сразу же обрел величайшее политическое значение. Разрушение символов подчас стоит уничтожения вражеской армии.
Всю ночь 14 июля в Париже раздавался звук набата. Вооруженные патрули обходили город. Раздавались залпы артиллерии, славившие победу парижан и возвещавшие их готовность к дальнейшей борьбе.
Борьбы не последовало. По всей стране прокатилась победоносная «муниципальная революция». 17 июля в Париж прибыл король, утвердивший новые городские власти. Мэром Парижа стал член Учредительного собрания Байи, командующим только что созданной Национальной гвардии — маркиз Лафайет. Огромная толпа встречала Людовика XVI. Во время церемонии вручения королю ключей от города раздавались крики: «Да здравствует нация! Да здравствует король! Да здравствуют господа Байи, Лафайет, депутаты, выборщики!»{156} Крики ликования сливались со звуками музыки и праздничного салюта.