И все же, несмотря на недоверие патриотически настроенных простолюдинов к Людовику XVI, летом 1791 г. республиканцам не удалось добиться преобладающего влияния среди парижских рабочих и мелких собственников, этой мобильной массы великих дней революции. Демонстрация на Марсовом поле (17 июля 1791 г.) закончилась трагически во многом потому, что сила была на стороне муниципальных властей. Лафайету, Байи, Национальной гвардии противостояло хотя и значительное, но все еще меньшинство активных участников революции (даже если принимать в расчет исключительно население Парижа).
Петиция, составленная Клубом кордельеров и возложенная 17 июля на алтарь отечества на Марсовом поле для сбора подписей, содержала основные пункты республиканской программы. До того как прибыла Национальная гвардия, расправившаяся с республиканской демонстрацией, около 6 тыс. человек подписали петицию. Значительная часть подписей принадлежала малограмотным людям, а множество крестов на ней оставили и вовсе неграмотные{177}. После кое-кому из арестованных демонстрация на Марсовом поле виделась как выступление рабочих. Один чистильщик обуви, описывая сопротивление, оказанное вооруженной силе, говорил исключительно о рабочих. Арестованный портной обвинял Национальную гвардию, что она стреляла в рабочих, как по птицам{178}.
События на Марсовом поле еще долго служили предметом споров и столкновений. Даже в приличных кафе говорили, что во всем произошедшем виноваты муниципалитет и командующий Национальной гвардией{179}. Простонародье вообще не стеснялось в выражениях, высказываясь о предательских «синих мундирах». В начале августа в предместье Сент-Антуан арестовали владельца кабачка за рассуждения на тему, какие скоты национальные гвардейцы, раз они слепо повинуются своим начальникам. Три месяца спустя в тюрьму посадили грузчика-посыльного приблизительно за такого же рода высказывания{180}.
Расстрел на Марсовом поле, с одной стороны, обнаружил, что перевес сил все еще сохранялся за либеральными монархистами, с другой — он ускорил их крах как политической партии. Лафайет и другие фейяны уже давно не вызывали особых симпатий у парижских рабочих и мелких собственников, теперь же, после расстрела безоружных демонстрантов, ненависть к ним не скрывали. Бывшее третье сословие раскололось не только по социально-экономическому, но и по политическому признаку.
Недовольство установленными властями с логической последовательностью подталкивало людей с большим вниманием отнестись к политическим оппонентам Лафайета, Байи и их единомышленников. Увеличивалось число республиканцев, и их пропаганда находила все более сочувственный отклик. Наряду с голосами известных сторонников республиканского строя — Робера, Демулена, Кондорсе — теперь раздавались голоса десятков их недавно обращенных последователей и сторонников.
В первые годы революции у французов, и особенно парижан, быстро сложилась привычка высказывать вслух свое мнение по любому политическому вопросу. И вот летом и осенью 1791 г. на улицах Парижа, в садах Пале-Руаяля и Тюильри, в кафе все чаще стали звучать республиканские речи. Власти были бессильны бороться с этой спонтанной и даже непреднамеренной агитацией. Хроникер повседневной политической жизни, газета «Бабийяр» то и дело сообщала о случаях подобной агитации.
В Септ-Антуапском предместье расклеивались афиши, в которых неизвестный автор призывал народ повесить короля, королеву и все их семейство. Полиции удалось арестовать расклейщика, им оказался юный ученик сапожника, которому хозяин поручил это дело{181}. В одном из кафе республиканские идеи попробовал пропагандировать депутат колониального собрания острова Гаити, по завсегдатаи на него зашикали, и он вынужден был ретироваться{182}. По-иному развивались дискуссии на улице, где нередко в них вмешивались рабочие, обеспечивая перевес одной пз сторон не только своими логическими построениями, по и другими способами. Осенью 1791 г. обозначился переход значительной части парижских рабочих на позиции республиканизма. В этом отношении характерна сцепка, описанная газетой «Бабийяр». События развернулись перед афишей «Крик петуха», имевшей либерально-монархическое содержание. Кто-то из добропорядочных граждан отметил, что «петух» может уже не столь усердствовать, защищая монархию, республиканцы более не смеют высовываться. На что другой гражданин в круглой шляпе ему тут же возразил: «Республиканизм в сердцах всех патриотов, «штыки принудили его скрыться, но это ненадолго». (В это время к говорившим приблизилась большая группа рабочих.) «Я отлично понимаю, — продолжал человек в шляпе, — почему активные граждане любят «петуха» и короля. Монархия защищает состояния и предохраняет от народных выступлений. Но что за дело неимущим до правительства, которое заботится лишь о сохранении собственности, для них его деятельность бесполезна, а часто и опасна. Большинство людей отнюдь не являются собственниками, по суверенитет осуществляет именно большинство. Мы хотим правительства, которое поделило бы богатства между всеми людьми и на всех жителей страны в равной степени возложило бы общественные обязанности. Подобное может дать только Республика. Те, кто отстаивает монархию, — враги народа и равенства». Воодушевленный этими словами ребенок протянул руку, чтобы сорвать афишу, но ему помешали, а на оратора даже кто-то замахнулся тростью, но республиканца загородили рабочие. Оказавшийся вблизи патруль Национальной гвардии предотвратил столкновение{183}.