На споры и раздумья о государственном устройстве Франции, об ее экономическом положении, отношении к королю осенью 1791 г. все больший отпечаток стало накладывать ощущение неизбежности войны. Либералы-конституционалисты обвиняли демократов в том, что именно их бунтовщические взгляды вызывают опасения европейских дворов и принуждают монархов начать превентивную войну, пока «революционная зараза» не перекинулась на их страны. Простой люд ожидал войну со смешанным чувством гнева и страха.
Осень и первая половина зимы 1791/92 г. прошли спокойно. В народе по-прежнему жаловались на нехватку серебряной монеты, поругивали Национальную гвардию… Изменилось разве что отношение к войне. Воинственную декларацию Бриссо, произнесенную 20 октября в Законодательном собрании, многие восприняли с энтузиазмом. Спекуляция на чувстве национальной гордости нередко приносит большие политические дивиденды, но в то же время это один из самых опасных видов спекуляции, ибо он прямым путем ведет к войне.
Осенью 1791 г. воинственные настроения охватили большую часть населения, особенно в городах. Угар веры в спасительную роль насилия начал распространяться по стране. Сильные личности из правящих классов помышляли об экономических выгодах, территориальных приобретениях, удовлетворенных амбициях; простые люди Франции думали о свободе своей родины, защите очага, помощи таким же, как они, бедным и обездоленным в борьбе против тиранов. Ни те ни другие не догадывались, что от войны потеряют все. Среди политиков-демократов Робеспьер чуть ли не единственный считал, что интересы революции требуют не разжигания войны, а, наоборот, максимума усилий, чтобы ее избежать{184}.
Впрочем, вспышка энтузиазма осенью 1791 г. длилась недолго. Повседневные заботы даже самых воинственных бедняков вынуждали их забывать о героическом ради удовлетворения простых человеческих нужд.
Экономические неурядицы могут долго действовать людям на психику, вызывать возмущенные разговоры, пересуды… год, два, десять, но в один прекрасный момент наступает предел терпению. И от слов народ переходит к делу. Французы редко бывали склонны терпеть экономический маразм годами. Продолжавшееся в течение 1791 г. падение стоимости ассигнатов привело к серьезному обесцениванию зарплаты многочисленных категорий наемных работников. Возраставшая эмиграция дворян и духовенства вызвала хронический кризис в ряде ремесленных профессий. Непосредственным толчком к народным выступлениям в январе 1792 г. послужили перебои в снабжении столицы сахаром и кофе и резкий рост цен на сахар, кофе и другие продукты питания.
В предместьях Сент-Антуан, Сен-Марсо, Сен-Дени, в секциях Гравилье и Бобур женщины из простонародья врывались в магазины, заставляли торговцев продавать товары по прежним низким ценам. Лишь отряды полиции и Национальной гвардии сумели защитить буржуа от «народной таксации».
20 апреля 1792 г. Франция объявила войну королю Богемии и Венгрии (такой формулой подчеркивалось, что Франция собирается воевать с королевским домом Габсбургов, а не со Священной Римской империей). Французские войска вступили на территорию Бельгии. Патриоты ожидали побед французского оружия и восстания бельгийцев, но бельгийцы не восстали, а французская армия вскоре начала отступление. Можно было не читать газету Марата и не слушать речей Робеспьера, мысли об измене приходили в голову даже людям, неискушенным в политике. Давно утвердившееся в общественном сознании мнение, что королева Франции — глава ненавистной «австрийской партии», не требовало дополнительных доказательств. Но теперь и Людовик ХVI не внушал доверия. Королевская власть становилась невыносимой, нельзя было вести войну имея во главе государства изменника.