Секция Монтрей представила список 2946 нуждавшихся, секция Кенз-Вен — 2039, Круа-Руж — 1458, Гравилье — 1458, Монмартр — 1438, Бон-Копсей — 1400, Инвалидов — 1358, Попенкур — 970{201}. Эти цифры не безлики, они позволяют представить, какая сила принудила Конвент радикализироваться, исключив из своих рядов 29 депутатов-жирондистов{202}.
Социальный характер движения 4–5 сентября 1793 г. определен достаточно четко. Газеты единодушно отмечали, что среди манифестантов в то дни преобладали рабочие. 4–5 сентября движение санкюлотов достигло пика своего влияния в Париже и во Франции. Конвент не только одобрил политические меры, принятия которых добивались санкюлоты, по и в принципе согласился на введение всеобщего максимума{203}. Очень точно охарактеризовал сентябрьские события, их внутренний механизм А. Собуль. Он писал: «Движение зародилось в самой гуще народа… вожаки секций и клубов придали ему направление и возглавили его… Это именно они, сильные поддержкой народных масс, увлекли за собой Коммуну, Якобинский клуб, Конвент и, наконец, Комитет общественного спасения»{204}.
Переворот 9 термидора нанес тяжелый удар санкюлотскому движению. Была отстранена от власти политическая группировка, опиравшаяся на это движение, и, хотя формально переворот не был направлен против организаций санкюлотов, не случайно вскоре после гибели робеспьеристов последовали репрессии и против активистов секций{205}.
Ослабленное, отчасти дезориентированное движение санкюлотов тем не менее не сошло с политической сцепы в 1794 г. Несмотря на преследования властей, организации санкюлотов продолжали действовать. Собирались народные секционные общества, проводили агитацию демократические клубы. Особой популярностью пользовались Общество республиканской добродетели в секции Обсерватории и клуб на улице Вер-Буа, о котором говорили, что его посещают в основном «рабочие и другие малообразованные люди, которых легко увлечь на опасный путь»{206}. Весной, когда экономическое положение народных масс стало совершенно невыносимым, санкюлоты попытались перейти в контрнаступление. Одно за другим последовали восстания 12 жерминаля и 1–4 прериаля.
В требованиях, выдвинутых инсургентами в жерминале и прериале, явно прослеживается преемственность с лозунгами санкюлотов II года Республики. Когда 12 жерминаля восставшие ворвались в зал заседаний Конвента, на тульях шляп у многих из них были написаны слова: «Хлеба и конституцию 1793 г.».
Движение санкюлотов обладало автономностью по отношению к якобинцам, политической партии в наибольшей степени опиравшейся именно на санкюлотов. Даже народные восстания 10 августа 1792 г. и 31 мая — 2 июня 1793 г., обеспечившие переход власти: первое — в руки жирондистов в блоке с якобинцами, второе — непосредственно в руки якобинцев, подготавливались и осуществлялись с согласия якобинцев, по вне их реального практического руководства{207}. Выступления же 4–5 сентября 1793 г. имели целью оказать давление на власть, т. е. на Коммуну, Конвент и комитеты — органы, находившиеся под контролем якобинцев. Наконец, в жерминале и прериале, в период нисходящего развития революции, инсургенты-санкюлоты действовали уже исключительно на свой страх и риск.
Тезис об автономности движения санкюлотов по отношению к якобинцам предполагает и определенную самостоятельность санкюлотской идеологии. Родившаяся в эпоху кризиса религиозного сознания, оказавшегося неспособным аргументировать необходимость установления политического государства буржуазии, идеология как форма отражения действительности охватывает прежде всего сферу политико-правовых отношений. Смысл ее существования и смысл ее специфики — оправдание претензий (реализуемых или уже реализованных) той или иной социальной группы на власть. Идеология отнюдь не относится к элитарным, скрытым формам общественного сознания, в ней всегда заложена неистребимая страсть завоевания новых адептов. Интерпретация ее редко является делом свободного творчества, гораздо чаще за правильностью интерпретации следит специальный аппарат, представляющий собой одну из важнейших составных частей политического движения, партии или государства.
При изучении духовных предпосылок становления санкюлотской идеологии следует обратиться к дореволюционным временам. Например, к «мучной войне» 1775 г., когда отцы участников революции, а частично и сами будущие санкюлоты требовали установления твердых цен — максимума на хлеб и муку. Идеи жесткого регулирования экономики, государственного или муниципального контроля над колебанием цен пронизывали многие выступления городского плебейства конца XVIII в. От этих идей рабочие, мелкие ремесленники, лавочники не отказались даже в период наибольшего упоения словом «свобода» в 1789–1791 гг. А в 1792 г. движения «таксаторов» развернулись уже в полную силу. Бедняки в таксации цен видели единственное средство сделать доступными для них простейшие предметы потребления.