Одновременно они пытались доказать органичность таксации новому революционному порядку. «Гнусные скупщики и подлые капиталисты нам заявляют, что конституция утвердила принцип свободы торговли. Так ли это?.. Не говорится ли в четвертом параграфе Декларации прав человека: «Свобода допускает совершение любых деяний, кроме тех, что наносят ущерб другому человеку», — и не гласит ли параграф шесть: «Закон не в праве защищать действия, направленные во зло другому человеку…» А теперь мы вас спрашиваем, законодатели, наши представители, разве не причиняется зло теми, кто скупает продукты затем, чтобы потом перепродать их как можно дороже?» — обращались к законодателям в январе 1792 г. члены парижской секции Гобеленов{208}. Ссылками на Декларацию прав человека и гражданина будущие санкюлоты обосновывали свои экономические требования, из которых постепенно вырастала целая экономическая программа, которая явится составной частью их идеологии.
Хорошо известно, что экономические устремления мелкого люда даже наиболее демократично настроенные якобинцы{209} вплоть до весны 1793 г. считали ложными и незаконными. Только в конце апреля — начале мая 1793 г. якобинцы поддержали требования плебейства об изъятии из обращения звонкой монеты и введения максимума цен{210}. А еще в феврале находившаяся под их влиянием Коммуна подавила попытку самочинного установления максимума. Экономические воззрения якобинцев менялись под воздействием санкюлотского насилия. Правда, якобинцы в отличие от жирондистов (которые ввели первый максимум, но не добивались его осуществления) действительно сумели осознать необходимость регулируемой экономики в условиях острейшего кризиса. Жирондисты, уступив на миг силе, остались в душе непоколебимыми сторонниками свободной торговли.
Отличия между идеологией якобинизма и идеологией санкюлотов имелись и в области политико-правовых представлений. Одно из важнейших отличий — отстаиваемая концепция демократии: якобинцы являлись последовательными приверженцами норм парламентской демократии (лишь изредка и с опаской признавая нормы прямой), санкюлоты — сторонниками прямого народоправства.
Что касается идей и практики прямой демократии времен революции, то их истоки следует искать не в античной древности и даже не в трудах Ж.-Ж. Руссо. Парижские простолюдины, толпами стекавшиеся в Пале-Руаяль летом 1789 г., вряд ли задумывались о том, как голосовали в Афинах или Спарте; немногие из них и слышали-то эти названия. Практика прямой демократии рождалась в крике, шуме, порой в потасовках. Обрушившийся на людей режим свободы слова позволял экспериментировать всласть. И люди творили, не задумываясь о формах, в которых воплощалось их политическое творчество. Был Пале-Руаяль: его сады, галереи, беседки. Накричавшись до хрипа, отсюда отправлялись простолюдины к Бастилии и в Национальное собрание, в Якобинский клуб и к Арсеналу за оружием… Шли добиваться осуществления принятых ими решений, прямая демократия подразумевала и прямое действие… Такую же роль, как Пале-Руаяль, спорадически играли рынки и просто очереди у магазинов.
К идее, что народ должен сам решать свою судьбу, французские простолюдины пришли стихийно. 14 июля 1789 г., 5–6 октября того же года, а также в ходе других бесчисленных выступлений в городах и деревнях они кардинальным образом меняли социальный и экономический облик своей страны. В теориях Руссо рабочий люд плохо или вообще не разбирался. Но сама действительность наталкивала теперь простых людей на мысли, которые ранее были впервые во Франции провозглашены великим философом. Действие во многом предшествовало теории. Такое часто случается в бурные периоды революции. Идеологию создавали массы, точнее, их безвестные таланты, авторы петиций, прошений, эфемерных брошюр; профессиональные идеологи шли впереди их на полшага, а подчас и тащились у них в хвосте. Действия совершались под влиянием чувств страха, голода, ненависти. Лишь впоследствии революционно настроенные мастера и подмастерья, лавочники и рабочие поняли, что так и должно быть, что именно они и должны определять: каким образом должна развиваться Франция, какой политический строй ей более всего подходит.