Вспомнилось почему-то детство. А, впрочем, он и не забывал его никогда. Носил постоянно в себе, куском, порезанным крупно на значимые для него эпизоды. Давал иногда выплыть какому-нибудь фрагменту. Рассматривал его с высоты прожитых лет, придерживая аккуратно причинно-следственной связью, чтобы не улетел навсегда, не растворился навеки в глубинах подсознания.
Вот он, совсем еще мальчик, на даче в Ховрино по Николаевской железной дороге. Село взбудоражено. Уже неделю из окрестных лесов выходит огромный волк со светящимися глазами, кудлатый и страшнозубый. Он пожирает домашних животных, становится в срамные позы перед бабами, пугает в темноте подвыпивших мужиков. Как справиться с напастью? Сельский сход решает: просить совета ученых господ. Таковых в Ховрино трое. Это доктор Захарьин, пианист Конюс и инспектор консерватории Александра Ивановна Губерт. Тройка постановляет: волка изничтожить! Крестьяне горячо кивают. Кто же возьмется за приведение приговора? Крестьяне? Но их руки сбиты, пальцы заскорузлы, и кожа не чувствует спускового крючка!.. Ученые господа? Но они слишком стары и слабы глазами! Вспоминают о десятилетнем мальчике, который приехал брать уроки у пианиста Конюса, лечиться у доктора Захарьина и слушаться инспектора Александру Ивановну Губерт. «Ты убьешь волка!» — непререкаемо заявляет ребенку не привыкшая к ослушанию дама. Маленький мальчик плачет, у него другие помыслы. Он хочет сыграть на рояле мендельсоновскую «Песнь гондольера» и баховский «Гавот», но он не смеет перечить, и вот, в охотничьем костюме времен Карла Двенадцатого и в шляпке с пером он стоит на опушке и ждет, когда улюлюкающие пейзане выгонят ему волка. Появляется разъяренный волк. Он мчится вдоль красных флажков (КРАСНЫЕ ФЛАЖКИ — об этом разговор особый!) прямо на мальчика. Ребенок поднимает тулку, целится, стреляет… Волк бездыханен и распростерт на бирюзовой траве… Мальчика обнимают, целуют, качают. Ему прочат карьеру Великого Охотника, но он становится Великим Композитором…
Внутренний наплыв истаял, взгляд Великого Композитора сорвался с исчезнувших контуров, дымчато-мягких и расплывчатых, и зафиксировал контуры реальные и строгие. Он был в каком-то саду или сквере, развешанные на проволоках лампы позволяли любоваться строгой планировкой аллей — опираясь на трость, он прогуливался и не имел права свернуть в сторону, а навстречу шел человек десятью годами старше его, в котелке, потертой шинели и английских рифленых ботинках, который тоже считал, что не имеет права свернуть и избежать нежелательной встречи.
Шаг за шагом они сближались, их взгляды, холодные, острые, пронзающие, сошлись, подобно двум клинкам, и оба композитора услышали характерный металлический лязг.
Как может все порой переменить опрометчивая шутка!.. Антон Степанович набросал тогда весьма посредственный балетец и в упоении носился с ним по городу, показывая анемичные фрагменты буквально на каждом углу. «Что это?» — помнится, спросил Великий. «Ночь в Египте», — неприлично сверкая глазами, ответил наэлектризованный автор. «Какой же тут Египет… скорее, это „Ночь в Антарктиде“»… Аренскому сделалось дурно. Между ними случился окончательный разрыв, они сделались врагами… А жаль! Аренский был когда-то его учителем. Композитор весьма средних способностей, но виртуозный пианист, он лучше всех играл листовского «Дон Жуана», вещь монолитную и цельную, требующую преодоления огромных технических трудностей… Антон Степанович с успехом мог бы пропагандировать творения бывшего своего ученика…
Песок и гравий уже не хрустели под рифлеными подошвами ушедшего, да и самого Великого Композитора не было больше в минорно-торжественных аллеях — по-прежнему углубленный в себя, он шагал по Афанасьевскому переулку, остановился у дома Танеевых, хотел зайти, но вспомнил, что братья уехали в Демьяново копать в имении картошку. Когда в начале сентября, заросшие, перемазанные землей, в брезентовых робах и высоких резиновых сапогах, они возвращались в город, к тяжело груженым подводам выстраивалась огромная очередь. Танеевский картофель, рассыпчатый и сладкий, славился по всей Москве, а купить его у братьев можно было дешевле, чем на рынке…
2