Иррис посмотрела на Печаль, та из последних сил кивнула, что в порядке.
— Просто недопонимание, — сказала она с дрожью. — Я потом расскажу.
Иррис смотрела на них, не скрывая недоверия, хмурясь и сжимая губы. Она пожала плечами, развернулась и ушла без слов. Шарон закрыл дверь, подъехал к окну и закрыл его.
— Печаль… — сказал он, подъехав к ней.
— Это не мое имя. Так звали умершую. Я не знаю свое имя.
— Тебя зовут Печаль, — сказал Шарон.
— Ведь это все, что я приношу, — она повернулась к нему. — Так сказала Серена, да? Я приношу печаль. А если она знала? А если в конце она знала, что в ее руках не ее дочь? Мое имя — почти пророчество.
— Прошу, успокойся…
— Будете так говорить, я закричу.
Он вскинул руки.
— Печаль, поверь, если бы я знал тогда, что сделала твоя бабушка, что я что-то сделал бы. Вернул бы тебя в больницу к твоим… к тем людям. Но тебе было пять, когда она рассказала мне. Поздно было исправлять, это разбило бы Раннон. Народ знал тебя как Печаль Вентаксис, последнюю в семье Вентаксис. Было слишком поздно что-то делать.
— И мои родители. Думаете, им было хорошо?
Шарон покачал головой.
Печаль прошла к стулу.
— Кто еще знает?
— Никто. Твоя бабушка сказала только мне. Ты не хочешь сейчас это слышать, но она любила тебя. Она считала тебя своей внучкой. Она знала, что поступила неправильно, но не сожалела. И… — он замолчал. — Ты истинная наследница Вентаксис. Не рожденная, но тебя растили как Вентаксис.
— Как вы это допустили? — выдохнула Печаль. — Ваша работа — хранить законы Раннона. Я не Вентаксис. Я не могу участвовать в выборах.
— Моя работа — убедиться, что нужды Раннона превыше всего и всех. Нет личного выше Раннона, только Раннон важен. Я тысячу раз тебе это говорил, — сказал Шарон. — Ты должна участвовать. Должна победить. Или Раннон падет от руки Веспуса.
— Чем это отличается от дел Веспуса? Я как Мэл. Меня растили быть той, кем я не являюсь.
— Это не одно и то же. Ты всю жизнь жила в Ранноне как Печаль Вентаксис.
— Но это не моя жизнь! — сказала Печаль.
— Поздно так думать, Печаль. Это не выйдет, — глаза Шарона были большими. — Это нельзя раскрывать. Ни сейчас. Ни когда-либо.
Она знала это. Особенно теперь, когда Сыновья Раннона выплескивают ненависть на Вентаксисов. Хватит малого, чтобы разжечь огонь, что они заготовили под народом Раннона, она это видела на презентации. Ненависть кипела в сердце Раннона. Люди уже были на грани. Малейшая искра устроит взрыв, что погубит землю. После стольких лет страданий и лишений они смотрели теперь на бой за канцлерство. Два Вентаксиса сражались за это место.
Нет. Не двое.
Она не была Вентаксис.
И она не знала, был ли он Вентаксисом.
Но она знала, что сама точно не была.
Это осознание впитывалось в нее, она согнулась, задыхаясь.
Шарон приблизился, она ощутила его ладонь на плече, хотела стряхнуть ее. Он врал ей почти всю ее жизнь. Но у нее был только он, она не могла оттолкнуть его. Не теперь.
Всхлипы вылетали из глубин, о которых она и не подозревала. Она редко плакала. Ребенком она бушевала и кричала, когда что-то не получалось, но не плакала. Когда она падала или ранилась, она замирала и молчала, прикусывала язык, чтобы не плакать. Даже когда ее бабушка умерла — не ее бабушка — она ощущала себя сломленной и пустой, но не плакала. В стране, когда-то скованной горем, не плакать было бунтом. Но теперь она могла лишь плакать, содрогаясь и всхлипывая, раскрывая рот в беззвучном стоне, пока лились слезы. Ее ладони были кулаками, били по ее коленям, она выплакивала слезы за всю жизнь, пока не ощутила себя высохшей и пустой, лишенной всего.
Шарон все время прижимал ладонь к ее плечу. Он не потирал его, молчал. Он был Шароном, почти отцом для нее, крепким и стойким, как и всегда. Всегда рядом.
Она так хотела злиться на него. Но и гнев вытек, его унесли слезы.
Она подняла голову, горло болело от слез, лицо опухло и было раздраженным от соленой воды, что высыхала на нем.
— Моя девочка, — сказал Шарон.
И она придвинулась в его объятия. Она нуждалась в этом.
Когда она отодвинулась в смущении, она яростно потерла глаза.
Ее голос, когда она заговорила, был хриплым карканьем.
— Что мне делать?
— Что делала.
— А если я выиграю?
— То я буду счастлив, потому что Раннон получит канцлера, которого заслужил, — сказал Шарон. — Ты — Печаль Вентаксис. Тебя такой растили. Ничто не изменилось.
Он был не прав. Все изменилось.
У нее было много вопросов. Она хотела знать больше. Но язык не слушался, был тяжелым и толстым. Она встала, и он откатился, чтобы посмотреть на нее.
— Мне лучше готовиться к балу, — сказала она.
— Печаль…
— Я… мне нужно время, — сказала она. — Прошу.
Шарон кивнул.
Он поехал быстрее нее к двери, повернул кресло и преградил путь.
— Никому не говори, — сказал он. — Знаю, я прошу многого, но нельзя. Ни Лувиану, ни Иррис. Никому. Прошу, поверь мне.
Поверить ему… Как она мгла, когда он врал ей почти всю ее жизнь?
— Я рядом, — сказал он. — Когда только потребуюсь.
В этом она ему верила. Он протянул руку, она сжала ее, а другой потянулась к дверной ручке. Она покинула его и замок посла и пошла к себе в тумане. Она добралась туда и не помнила, встречала ли кого-то по пути, говорили ли с ней. Она слышала голоса из зала, но игнорировала их, поднялась по лестнице в комнату. К счастью, Дейн ушла, Лувиана еще не было. Печаль закрыла дверь спальни, легла на кровать. Глаза были открыты, но не видели.
Где-то там жили своими жизнями ее настоящие родители. У нее могли быть братья и сестры, кузены, дедушки и бабушки. Они могли быть на презентации. Или у моста… Женщина с ребенком. То могла быть ее сестра, племянница или племянник. Вдруг все раннонские лица стали похожи на нее, их парад мелькал перед ее глазами, лицо за лицом с ее губами, глазами, подбородком. Она всегда думала, что похожа на Харуна, но она была похожа не сильнее Мэла.
В этом был кошмар. Бороться с ним, зная, что и она этого не заслужила. Даже меньше, потому что он хотя бы думал, что он — Вентаксис. Звезды, так может оказаться, что он — настоящий Мэл Вентаксис.
Она лежала, не двигаясь, еще долго, солнце опустилось, залив комнату золотым светом.
Она слышала, что Лувиан вернулся, слышала его шаги, указывающие, что он немного пьян. Он ушел к себе, открывал ящики, плескался водой, умываясь. Он идеально насвистывал.
Она не двигалась, лежала на кровати как труп, мертвая, как девочка, чье место заняла.
— Печаль? — Лувиан постучал и открыл, не выжидая. — Печаль, твоя голова…
Он выругался, увидев ее, поспешил к ней, прижал ладонь к ее лбу.
— Печаль? Ты горячая. Мне позвать Иррис?
— Нет, — ее голос все еще был хриплым. — Я в порядке.
Она села, и Лувиан сел на ее кровать, глядя на нее с открытой тревогой.
— Печаль, не думаю…
— Я сказала, что в порядке. Который час?
— Семь.
— Мне лучше подготовиться.
— К балу? — спросил Лувиан. — Думаешь, стоит? Оставайся, я отправлю кого-то за Иррис. Она посидит с тобой, пока тебе не станет лучше.
— Голова болит, — она слышала сухость голоса, видела тревогу в его глазах. — Дай мне полчаса.
— Я останусь с тобой, я не против.
— Полчаса, — повторила она.
Лувиан замер, словно хотел возразить, но кивнул, тихо встал и оставил ее. Он закрыл дверь, и она слышала, как он двигается, но он уже не свистел.
Печаль свесила ноги с кровати, прошла к шкафу, каждый шаг был тяжелым, словно она двигалась сквозь мед. Она взяла платье, отмеченное Иррис, переоделась в него, бросив старое на полу, как старую кожу.
Платье было без рукавов из тонкого золотого шелка, ткань была прямой. Воротник полосой шел от плеча к плечу, волнистая юбка доставала до пола. Она была прикрыта сильнее, чем до этого, но цвет платья был почти одного оттенка с ее кожей, оно прилипало к телу, развеваясь от бедер, и на первый взгляд она казалась открытой. Это платье было красивым оружием, работа Инес была исключительной. Печаль ждала, когда наденет его, зная, что оно привлечет взгляды. Платье подходило будущему канцлеру.