— Вы понимаете, что говорите, Петр Алексеевич? Свита будет за двести человек, а вы — Марфочка. Выписывать из Могилева будем поваров с поварятами!.. Кроме того, — продолжал он, — где взять посуду для государыни? Это ведь не соседей принимать. Слышно было, у Радкевича хорошая посуда.
— У городничего? Видел его посуду! Песком не ототрешь! Срам!
Конечно, измышление. Посуда у Радкевича была как раз новая — привез из Могилева к свадьбе дочери, просто городничий и предводитель недолюбливали друг друга. Посуда неплохая, но ведь не императрице же в ней подавать! В самом деле, где взять? Да и не только об императрице речь. Огромная свита будет с ней!
Впрочем, до Судного дня еще далеко.
На стене у Родионова висела доска с заповедями Устава благочиния:
Не чини ближнему, чего сам терпеть не можешь.
Не токмо ближнему не твори лиха, но твори ему добро, колико можешь.
Буде кто ближнему сотворил обиду личную, или в имении, или в добром звании, да удовлетворит по возможности.
Что-то в этих заповедях смешило предводителя дворянства. И всякий раз, если хотел слегка досадить обер-коменданту, он останавливался перед доской, как бы внимательно вчитываясь, и, наконец, громко, с чувством прочитывал:
В добром помогите друг другу, веди слепого, дай кровлю не имеющему, напой жаждущего!
Сжалься над утопающим, протяни руку помощи падающему!
— О, именно так: сжалься! — возглашал. — Протяни!
Блажен кто и скот милует, буде скотина и злодея твоего спотыкнется, подыми ее.
С пути сошедшему указывай путь!
Одобрительно кивал головой, значительно поднимал палец. Очень раздражало все это обер-коменданта.
Расставшись с предводителем, Андрей Егорович Родионов направился домой сообщить о послании губернатора супруге: такое событие неким образом повышало его авторитет в ее глазах. И то, что несет нечто важное, она, заметив его в окно, поняла по выражению лица, а главное, по походке: сильно выбрасывал вперед раненую на турецкой войне ногу.
— Новость! — произнес он громко, словно желая, чтобы услышали в доме сразу все. — Императрица наша, Екатерина Алексеевна, едет в Таврию и остановится в Мстиславле!
Впечатление от сообщения оказалось именно таким, на которое рассчитывал: в глазах супруги замерли и вопрос, и удивление, и неопределенная радость.
— Екатерина Алексеевна? — только и смогла она произнести.
— Да, государыня императрица!
Дочь и сын тоже вышли навстречу, и в их глазах он увидел вопрос: хорошо ли это? И то, что походя приласкал каждого, явилось ответом: хорошо.
Была еще одна разгадка воодушевления Родионова, и Теодора Францевна ее понимала: такое событие могло повлиять на службу супруга. Он любил Мстиславль, но с радостью отправился бы снова в Могилев, где жил до нынешнего назначения.
Прощаясь с ним, Энгельгард дал понять, что если служба в Мстиславле окажется успешной, карьера его продолжится. Но что считать успешностью?
Конечно, первейшее и самое трудное — преуспеть в сборе податей и недоимок. Второе — обеспечить законопо слушание и порядок в уезде. И, разумеется, следование всем параграфам Устава Благочиния.
В первый же год он приказал выкопать три новых колодца, устроить на Вихре плотомойни, дабы облегчить женщинам стирку, обязал горшечников и стеклодувов, а также дужников, тележников, ставить клейма, купцам, торговавшим тканями, приказал отмерять ткань только казенным аршином с печатями на железных наконечниках… Особым распоряжением напомнил о трехлетнем сроке обучения для подмастерьев и устроении испытаний для них, а еще ввел правило играть на Замковой горе в трубы и бить в барабаны зорю, обвещая утро и вечер, напоминая людям о порядке и власти. Да и много иных незаметных, но важных для города дел.
— Представляю, сколько будет у тебя забот, — сказала Теодора и обняла его.
Собственно, ради этих слов и короткого объятия Родионов и спешил домой. Супруга его была умна, красива, а главное, молода, и мнением ее он дорожил.
Родионов познакомился с ней на балу у губернатора Энгельгарда, который тот давал в честь победы российских войск и пригласил всех офицеров, принимавших участие в военных действиях. Сделал предложение — как в омут бросился, и когда она произнесла — да, не поверил: «Если это правда, я погиб, — сказал он, — если неправда, тоже». Он еще не знал, что способствовал ему сам Николай Богданович, боевой офицер, участник Семилетней войны, тоже вышедший когда-то в отставку полковником.