— Как тебе кажется, понравится такое государыне?
— К… кому?
— Я слышала, у нее отменный вкус. Красоте женщин она придает большое значение.
— К… красоте? В… вкус?
Она охорашивалась перед зеркалом и не слышала сейчас никого, кроме себя.
— Могу надеть то, с большими воланами, которое тебе нравится. Но там слишком много белого, а сейчас зима. Нужно что-то теплое. Может, то, что мы купили с тобой в Смоленске? Сейчас я надену его.
— Подожди. — неуверенно начал Андрей Егорович. — Дело в том, что.
Но она уже вышла в свою спальню, где поджидала ее девка Агрипка, помогавшая управляться с переодеванием. Процесс перемены наряда длился довольно долго, по крайней мере, обер-комендант Родионов успел дважды вспотеть, сообразить, что он должен сказать, и начисто забыть — что. Когда она вошла в платье, действительно придававшем ей особую стройность и привлекательность, Родионов почувствовал ненависть к женской красоте вообще.
— Послушай, Теодора, — сказал он, — дело в том, что… Я не знаю… Вместе с государыней будет ее ближайшее окружение, иностранные гости, фрейлины Двора. Приедет губернатор Энгельгард, архиепископ Конисский… Все будут в мундирах, а женщины в ординарках… — Понимал, что говорит не то и не так, как следовало бы, но переменить ничего не мог. — Есть указ от 1784 года. Северной полосе России положен голубой цвет, средней — красный, нам вишневый. Что ты расфуфырилась?
Счастливая улыбка постепенно сошла с лица Теодоры, румянец побледнел, и вдруг очень ярко очертились ее прекрасные длинные и тонкие брови.
— Ты хочешь сказать… — произнесла она. — Ты хочешь сказать…
И вдруг бросилась из комнаты вон.
«Какой же я дурак, — говорил Родионов себе через несколько минут. — И в самом деле, почему не представить государыне наших женщин в том виде, в каком они хотят? Разве они — не самое главное и лучшее, что есть в нашем городе? Как же я мог так обидеть свою Теодору?»
Она лежала на кушетке лицом вниз, плечи ее вздрагивали, а он стоял на коленях и целовал ее руки.
А вот супруга предводителя дворянства Марыля поначалу вообще отказалась показываться императрице. «Толстая я, — сказала она. — Не понравлюсь ей». Впрочем, каждый день открывала шкаф и долго рассматривала свои наряды.
Возник подобный разговор у Ждана-Пушкина и с возлюбленной Аленкой. Последнее время собирать девок на репетицию он отправлял на паре лошадей своего возчика Степана, а после репетиции сам садился на облучок и брал вожжи. Карета была тесновата, на четыре места, но он сажал сразу всех своих девок и развозил их, шумных, поющих, визжащих, по деревням, продумывая дорогу так, чтобы последней оказалась Аленка. В Дубровенском лесу съезжал на обочину, привязывал лошадей и пересаживался с облучка в карету. Хватал Аленку за руки, раз за разом целовал в ладони, а она смеялась и отбивалась, прятала руки, поскольку были они шершавыми и мозолистыми. «Хочешь, я тебя заберу в дом? — предлагал не раз. — Руки будут чистые, мягкие». — «Не, не хочу, — отвечала. — Мне замуж надо, а кто там меня возьмет?» — «Найдем жениха, возьмет». — «Тогда и пойду к тебе».
Последнее время он уже по десяти и даже по двенадцати рублей дарил ей за свидание и любовь.
Хороша была Аленушка, вот только поговорить с ней не о чем. Наверно, даже не понимала, с каким человеком встречается. «Ты знаешь, кто я? — спросил однажды. — Я предводитель дворянства!» — «Кто?» — «Предводитель». — «Ну да, знаю. Главный пан в городе. Грошики у тебя есть!» — одобрительно чмокнула в ухо. «Не называй меня паном. Лучше — барин. А еще лучше — Матвейкой. Матвеем меня зовут». — «Матвеем? — и вдруг залилась развеселым смехом. — Матвейка!..» Так весело хохотала, что даже обидно стало предводителю дворянства. «Чего ты хохочешь?» — «Так деда моего зовут!» — «Ну и что?» Хохотала, дурочка, на весь лес. И все равно до сих пор ни разу не назвала по имени. «Нравится тебе жить в России? — поинтересовался в другой раз. — Или под польским королем лучше?» — «Нравится, лучше», — ответила. Скорее всего, даже не поняла вопроса. Да и откуда ей знать? Она и родилась-то незадолго до присоединения губернии. А может, и поняла, но интересовало ее иное. «У нас тридцать злотых осталось от Польши. А купить на них ничего нельзя. Поменяешь мне злотые?»
Ах, если бы уговорить ее пойти в дом. Вот было бы счастье.
— Правда, что императрица едет? — спросила Аленка на последнем свидании.
— Правда.
— Вот чудо. И мы будем плясать перед ней?