Затем процессия направилась к каменному склепу, на который Лоховиц возлагал такие надежды. Мулла осмотрел его и, ни слова не говоря, расстелил на земле молитвенный коврик. Помолившись, он обратился к старцам и потрясенной тете Рае с такими словами:
— Среди них был праведник. Он похоронен здесь.
Услышав об этом, Лоховиц даже присвистнул от восторга:
— Ну, молодец! Ну, силен!
Вот и родился новый миф. Возникла святыня, о существовании которой до сегодняшнего утра никто, включая муллу, не подозревал. Глядишь, после нашего отъезда появится над склепом белый шест и процветет пестрыми лоскутками, которыми его увешают паломники, чтобы святой не забыл про их мольбы.
Собственно говоря, миф только зародился. Святому нужно будет придумать имя, биографию, объяснить, как жил он среди корыстных обитателей Чаш-тепе, как умер. Но, по всей вероятности, за этим дело не станет.
Вот к чему пока привело наше появление на плато!
Взрывая, возмутишь ключи…
До конца работ осталась неделя. Находок по-прежнему не было.
Когда Аня Леонова раскопала первый пустой курган, можно было бы предположить, что это кенотаф, надгробный памятник, воздвигнутый в честь воина, погибшего на чужой стороне, символическая могила. Но один за другим все раскопанные нами курганы оказывались такими кенотафами. Это могло означать лишь одно: грабители унесли все, что можно унести. Даже если б мы не знали сказки, эта земля все равно казалась бы нам заколдованной.
Вот, например, какие чудеса она творила с нами.
Однажды ко мне подошел начальник отряда:
— Мог бы ты оторваться на полчасика от своих угольков? Фадеев нашел беломраморную ступенчатую пирамиду. Пойдем посмотрим.
Сначала я заподозрил в его словах какой-то розыгрыш, а потом поверил, и мы зашагали по степи туда, где едва виднелось несколько фигурок. За валиками выброшенной земли действительно что-то белело. Мы подошли поближе. Лев Алексеевич Фадеев старательно мел кисточкой белые как сахар ступени из пористого, выветренного камня. Заметив нас, он встал и оглядел дело своих рук.
— Двери пока нет, — сказал он смущенно, — и никаких следов кладки не видно. Очень странное сооружение. Все оно как будто состоит из большого монолита.
— А где же его граница? — улыбнулся Рапопорт.
— Границы тоже нет, — вздохнул Фадеев. — Мрамор уходит прямо в землю.
— Вернее, выходит из нее, — уточнил начальник отряда.
— Что записать в дневнике? — спросил Фадеев.
— Не знаю, — ответил Рапопорт. — Может быть, так: «дивны божии дела»?
— Блок. «Вольные мысли»! — обрадовался Лев Алексеевич.
Ступенчатая пирамида из чистого белого мрамора. Игра природы. Заколдованная земля!
В спорах рождается истина. Рождается и своим младенческим криком заглушает другие голоса. И все-таки горячка дискуссий не совсем уютная обстановка для рождения истины. В спорах она скорее утверждается. А рождается истина в тишине.
Во всяком случае, мы не собирались ввязываться в спор между учителем и муллой. Мы только раскапывали курганы. И ждали, что вот-вот под чьим-то ножом или лопатой истина так или иначе даст о себе знать.
Но ожившая легенда словно создавала какое-то электрическое поле, которое воздействовало на нас и на раскопках и в палатках. Тон и содержание наших бесед изменились. В них стало проявляться некое философическое воодушевление.
Шофер Александр Иванович, обычно человек спокойный и добродушный, вдруг начал с пророческим жаром говорить о воспитании детей, требуя крутых мер, вплоть до телесных наказаний. Его собеседником был улыбчивый бульдозерист Гена.
— Ишь выдумали: мягкость, уважение, — проповедовал Александр Иванович. — Это все равно, что сказать волку: «Волк, а волк, не трожь ягненочка». Так ты его и уговорил своей вежливостью! Избаловали молодежь! Драть их надо. Как нас драли!
— Ну, а своего сына вы дерете? — поинтересовался Гена.
— А зачем? Он парень хороший. Я говорю, в принципе. Строгость нужна! — не унимался Александр Иванович.
Тетя Рая вспоминала детство и строки из корана, заученные в мусульманской школе.
— Я только один день в обыкновенной школе училась, — рассказывала она. — Прихожу домой, отец и спрашивает: «Ну, дочка, что делала в новой школе?» Так, мол, и так, объясняю. Учительница стихи читала, сказку говорила, петь учила, цветы рисовать.
«А говорила она про аллаха и Мухаммеда?» — «Нет, не говорила».
Он и запретил мне в ту школу ходить. А то бы у меня другая жизнь была. Подружки-то мои, одна — врач, другая за полковником замужем, а я кто? «Тетя Рая старый, неграмотный! Тетя Рая плохой!» Так говорят. Я сама слышала.