К этой логической «троице», играющей для метода роль еще одного принципа, должен быть добавлен четвертый закон, или принцип, — достаточного основания (principium rationis sufficientis), также имеющий у Лейбница как онтологическое, так и логическое (гносеологическое) значение. Всякая вещь имеет достаточное основание своего существования и изменения, также и в человеческой жизни «нельзя ничего изменять без оснований» (4, с. 459). Всякое утверждение или отрицание могут быть истинными или ложными только на определенном основании.
Методологическое значение законов логики у Лейбница велико, и оно определяется его рационализмом и характером остальных принципов его метода. Закон тождества непосредственно перерастает в принцип тождества неразличимых вещей, роль которого мы уже рассмотрели, а без закона противоречия ни этот принцип, ни принцип всеобщих различий не были бы действенными и определенными (ведь различное не тождественно). Закон исключенного третьего отнюдь не противоречит принципу непрерывных переходов, но косвенно указывает на наличие четкого отмежевания одной вещи от всех остальных, как бы качественно близкими к ней они ни были.
Что касается закона достаточного основания, то функции его в особенности значительны, поскольку под достаточным основанием следует понимать все условия (основания) бытия, совокупно взятые и действующие. Рационалистически широкое толкование этого закона нередко уводит в сторону спекулятивной телеологии от поисков конкретной детерминации того или иного события и явления; тем не менее Лейбниц определенно основывает на этом законе все остальные законы логики, и с его помощью он лишает бога свободы в его действиях и разрушает всевозможные схоластические фикции (12, с. 80), доказывает непреложность принципа тождества неразличимых вещей (12, с. 71–72) и всеобщего детерминизма.
Закон достаточного основания помог Лейбницу указать в духе рационалистического монизма путь к полному совмещению тезисов «каждое аналитическое предложение истинно» и «каждое истинное предложение аналитично», для чего потребовалось второй тезис объяснить тем, что первичные основания всех истин коренятся в некоем едином мировом разуме в качестве логических возможностей, или изначальных определений, что не следует, разумеется, понимать так, будто, по Лейбницу, всякое определение есть изначальная истина. И тогда можно будет признать, что «всякий предикат содержится (inest) в природе субъекта» (15, с. 147). Лейбниц приходит к выводу, что прав был Николай из Кузы, что модальность «случайное» значима только для конечного человеческого рассудка, имеющего деле с окружающими его единичными вещами, но не видящего их корней, бесконечно глубоко уходящих во всеобщее, между тем как на самом деле то, что фактически случайно с точки зрения относительной истины, в плане абсолютной истины оказывается необходимым.
Для того чтобы в принципе указать способ анализа, при посредстве которого относительное могло бы сомкнуться с абсолютным, следовало решить некоторые проблемы онтологии, в том числе проблему развития вещей и соотношения сущности и явления как в гносеологии, так и в онтологии. Кроме того, одного лишь закона достаточного основания для утверждения аналитического характера высказываний о случайном, то есть об эмпирических фактах, оказывается недостаточно. На помощь приходит принцип совершенства (principium melioris), требующий единства, полноты и достоверности знания, изгоняющий случайное и утверждающий необходимое. Но тем самым этот принцип, возводя случайное (и случайные истины) к необходимому (и необходимым истинам), обосновывает категорию «случайность». Последняя не сливается с «необходимостью», так как, по мысли Лейбница, опосредованное возведение ее к необходимости не растворяет ее все же в логической, геометрической или строго абсолютной «метафизической» необходимости. Почему? Всему причиной бесконечность, и Лейбниц с его замечательным диалектическим чутьем видит в ней источник как тайн и чудес континуума, так и происхождения свободы и случайности.
Л. Кутюра среди извлечений, сделанных им из рукописей Лейбница, приводит следующее: «Поистине есть два лабиринта в человеческом духе — один в том, что касается строения континуума, и другой в том, что относится к природе свободы, и оба они проистекают из одного и того же источника — бесконечности» (37, р. 210). Случайности фактов возводятся Лейбницем к «моральной необходимости» высшего разумного строя действительности, а точнее — к тому переходу от логически возможного к фактически действительному, который так трудно уловить, объяснить и обосновать в его конкретности и специфичности, но который отнюдь не происходит с фатальной неуклонностью (если бы он так происходил, то все логически возможное уже было бы действительным, не было бы ни развития, ни изменений, и фатализм Спинозовой субстанции заставил бы все окаменеть в неподвижной вневременной вечности).