Свобода есть самодеятельность разумного субъекта, направляемая все более обоснованными мотивами. «Тем больше свободы, чем больше бывает действия на основании мотива; тем больше несвободы, чем больше происходит действия из аффектов души» (7, с. 30). Свободный человек решает и поступает так, что осуществляет «избрание совершенной мудрости». Человеческая личность не какая-то пешка в руках необходимости, но сознательный и активный ее реализатор.
Итак, над личностью нет фатального диктата, хотя Лейбниц принимает «фатализм» для Вселенной в виде принципа всеобщности детерминации, совпадающего с принципом достаточного основания. В этом смысле Лейбниц вновь выступает против «случайности эпикурейцев» (12, с. 56) и заявляет, что «все будущее предопределено» (6 г, с. 329), но «фатальности… не нужно страшиться, а следует избегать только жестокого рока или необходимости, не знающей ни мудрости, ни выбора» (12, с. 48).
Философ полагает, что «действия случайные вообще и действия свободные в частности не становятся поэтому необходимыми в смысле безусловной необходимости…» (6 г, с. 323). Не в том дело, что случайные поступки человека не детерминированы мотивами: немотивированных решений и поступков нет и быть не может, чтобы у Буриданова осла не появилось каких-то «мотивов» (4, с, 174). Но их детерминация теряется в бесконечной массе мелких фактов, не носит существенного характера. При этом Лейбниц как идеалист всюду видит в конечном счете духовную детерминацию, и идеализм заставил его здесь пойти на все более шаткие построения.
Распространение детерминации на всю бесконечную Вселенную подрывало ортодоксальные представления о роли бога в мире как свободного его властителя, католический догмат свободы воли человека утратил абсолютность, а протестантские его ограничения вплоть до учения о предопределении — свой сугубо религиозный смысл. Чтобы избежать резкого разрыва с христианским вероучением, Лейбниц ввел три различные необходимости, соответствующие трем видам зла и добра: а) метафизическая, или логическая, согласно которой существует только то, что логически непротиворечиво, а противоречивое невозможно; б) физическая, относящаяся к миру явлений, совпадающая с физической каузальностью; в) нравственная. Последняя охарактеризована Лейбницем как особый вид с целью избежать подчинения бога метафизической, т. е. субстанциальной, необходимости: бог будто бы свободно избирает лучшее решение, согласно которому из всех возможных миров реализуется только один, но, будучи идеальным в нравственном смысле, должен был поэтому санкционировать существование именно наилучшего из всех возможных миров и не мог поступить иначе (5, с. 87).
Соответственно бог не насилует воли людей и ни к чему их не принуждает, но будто бы «склоняет» их к определенным решениям и поступкам (4, с. 155; 3, с. 284), и в конечном счете человек, влекомый сначала своими слепыми телесными аффектами, а потом необходимостью морального выбора, движется к той самой цели всеобщего прогресса, которую провидение имело с самого начала в виду.
Но синтеза свободы и необходимости в философии Лейбница в конечном счете так и не получилось, и понятие нравственной необходимости, т. е. «склонности без необходимости», заменяющее логическую детерминацию психологической, хотя и оставляет формальную возможность совершения иных поступков, фактически не выводит за пределы фатализма «предустановленной гармонии».
Дело в том, что бог, если его понимать как то, что объемлет всю Вселенную, оказывается в тисках фатализма, поскольку расшатывающая фатализм бесконечность заключена в нем самом и превращается в некую идеальную «конечность». К тому же нравственная необходимость оказывается у Лейбница даже сильнее всякой другой, коль скоро она господствует над всеми ими, и «фатализм» физического мира, как и предустановленная гармония мира духовного, оказываются всего лишь ее следствиями (в отличие от структуры видов зла, где моральное зло, наоборот, производно от зла метафизического). Лейбниц подметил, что путь к верному решению проблемы свободы и необходимости лежит через анализ бесконечности, но «замкнутая» в боге бесконечность предметом эффективного анализа быть не может. Таким предметом должна быть бесконечность материального мира, но именно она осталась вне анализа философа, хотя он и высказал немало интересных соображений о бесконечности математической.