VIII. Теория познания
Критерии истины
Развитие монад есть саморазвертывание заложенного в них знания. Поэтому Лейбниц приемлет теорию врожденных идей, сторонниками которой были Платон, а в новое время картезианцы и кембриджские платоники.
Согласно Лейбницу, содержание опыта и категории, используемые для его обработки (3, с. 193), врождены так же, как и ощущения и чувства, инстинкты, знания и наклонности поведения (4, с. 72, 87). Короче говоря, мы «врождены самим себе» (4, с. 93).
Таким образом, врожденным оказывается как чувственное, так и теоретическое познание, и, обладая им, человеческая душа — это не tabula rasa, но бесконечно содержательный мир. Этот тезис Лейбниц довольно тонко аргументирует, противопоставляя его взглядам как Декарта, так и Локка. Он упрекает Локка в непонимании самодеятельности души, а Декарта — в упрощенном ее понимании. Используя образное сравнение, он пишет, что душа подобна белому мрамору, в котором скрываются прожилки и неоднородности (4, с. 75; 3, с. 193), и для того, чтобы выявить их, нужны усилия резчика по камню и ваятеля. Нам врождены задатки знания, тенденции и неосознанные установки к той или иной деятельности (4, с. 80, 102; 3, с. 92, 180, 190), и сделать их из виртуальных актуальными можно только путем напряжения внимания, воспоминания и обучения, вообще образования. «Идеи и истины врождены нам подобно склонностям, предрасположениям, привычкам или естественным потенциям» (4, с. 49), так что прирожденное еще не есть познанное. Локк, с точки зрения Лейбница, прав, что в душе при рождении нет знания истин, но он не прав, отрицая наличие в ней потенциального знания. «Нет ничего в разуме, чего не было бы в ощущениях, кроме самого разума (nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu, excipe: nisi ipse intellectus)» (4, c. 100–101). Этому учению соответствует взгляд на происхождение познавательных ошибок — они проистекают не столько от чувственных иллюзий, сколько от погрешностей в рассуждениях и от слабости памяти.
В критике предшественников Лейбниц не всегда справедлив. Декарт не утверждал, что новорожденный младенец осознает вечные истины и что будто бы только неумение говорить мешает ему сообщить о них. Он принимал существование истинных идей, о которых прежде не думал ни один человек на свете (64, р. 69). «Под врожденностью идеи, — отвечал он на 10-е возражение Гоббса, — мы понимаем лишь то, что у нас есть способность вызвать ее» и в разуме заложены лишь «как бы зародыши (semences) постижимых для нас истин» (52, с. 465). Таким образом, отличие Лейбница от Декарта меньше, чем могло показаться.
Что касается Локка, то он, как и Лейбниц, указывал на различия в способностях и задатках, полученных людьми от рождения (см. 54, с. 224). Конечно, материалист Локк гораздо более прав, чем Лейбниц, ибо в отличие от последнего он отрицал врожденность знаний и был в этом, безусловно, прав. Прав он был и признавая наличие наследственной информации, составляющейся из некоторых анатомо-физиологических предпосылок, тогда как в учении Лейбница о «потенциях» смешаны некоторые зачаточные «знания», способности, а также то, что ныне мы обозначаем как безусловные рефлексы. Весь этот комплекс разнородных соображений был им истолкован в духе идеализма.
Но Лейбниц искал средний, компромиссный путь между Декартом и Локком, и он преуспел в том, чтобы сделать свою концепцию врожденных идей более гибкой и отвечающей известным в то время фактам. В ней был рациональный момент, ибо она подчеркивала не только «общую судьбу» чувственного и рационального познания, но и зависимость наших знаний от опыта прошлых поколений, опосредованность нового знания прежним опытом. Указывая, что истоки знаний — в неосознанных и смутных, бесконечно слабых перцепциях, Лейбниц обратил тем самым внимание на роль неотчетливых форм восприятия истины. Меньше всего думал он о том, чтобы ориентировать ученых на бесплодное «воспоминание» неких врожденных знаний — Лейбниц апеллировал к экспериментам и рассуждениям.
Посредством смутных восприятий монады как бы «прислушиваются» к отдаленному гулу огромного мира. Осознание врожденных идей начинается с некоторого «невыразимого нечто», т. е. интегрального, слитного переживания Вселенной. В онтологическом плане каждая монада переживает это состояние как начальный этап своего развития до этапа более отчетливого, чувственного самосознания. В гносеологическом плане — это не только начальный этап познавательной деятельности человека в раннем его детстве, но и способ познания, без которого он не обходится на протяжении всей своей жизни. Именно смутные перцепции связывают воедино механическую и многокачественно-чувственную картины мира (3, с. 200). Они представляют ценность и для развитого теоретического ума, напоминая ему о его связи с беспредельным миром, о бесконечном многообразии и неисчерпаемости последнего: их слабый «шорох» и глухой «шум» играют как бы ту роль, которую для астрофизика наших дней исполняют проникающие космические излучения, несущие информацию о чрезвычайно ранней поре мироздания.