— Помоги мне…
Я сделала шаг навстречу, но потом остановилась, явственно представив подземный музей пыток, вспомнила, с каким удовольствием он разглядывал жуткие инструменты палачей. Художник не раз пытался убить моих друзей, превращал случайных жертв в безумных, обреченных на скорую смерть Вестников, вонзил нож в грудь Кэйт, девушки, которая была предыдущим воплощением моей Сестры. Я представила постаревшее измученное лицо Дракулы, подумала о том, что донос Художника не только перечеркнул его жизнь, но лишил покоя после смерти. Уже пятьсот лет клевета торжествует над правдой, и этого достойнейшего человека продолжают считать маньяком, вампиром, великим извергом. По вине Художника… Я отдернула протянутую было руку:
— Нет, я не жалею о том, что позволила умереть тебе в этой жизни, Алученте. Зло надо истреблять без жалости и снисхождения. Зло всегда остается злом. Наше великодушие не переделает злодеев. Ты не изменишься, избавившись от смертельной опасности, ты просто дождешься удобного момента и вонзишь нож в спину того, кто спас тебя. Сестры–охотницы должны защищать слабых, помогать людям, но, встретив зло, мы обязаны безжалостно уничтожать его! Я поступила правильно, моя совесть чиста!
Видения исчезли. Только что я доказывала свою правоту, разговаривала с призраками и, вдруг, обнаружилось, что никакого Художника поблизости нет, мне на голову льется поток ледяной воды, а рядом стоит жалкая, посиневшая от холода Нина.
— Все в норме? – она попыталась улыбнуться, стуча зубами.
— Кажется.
Когда мы выбрались из ручья, то обнаружили, что наши раны зажили, не оставив даже следа. Исчезли борозды, оставленные клыками Вестника, затянулись ожоги на руке Сестры. После «холодного душа» мы чувствовали необычный прилив сил. Гнев, злость, чувство вины, сомнения, растворились в волшебном потоке, и теперь мы были готовы к главной битве.
Уже уходя, я обернулась, посмотрела на бегущий среди скал ручей. Солнце давно высушило туман, а над водопадом сияла маленькая радуга.
**************
Полдень. Не по–осеннему жаркое солнце висело над нашими головами, припекая макушки. Мы стояли спина к спине посреди святилища Залмоксиса, ждали. Местность была безлюдна, теплый осенний денек навевал спокойную сладкую грусть. В такое время просто не могло произойти ничего дурного. Однако впечатление было обманчивым – в действительности здесь, в эти самые минуты черные призраки готовились к решающей битве, собирали свое несметное войско.
— Начинается, — едва слышно прошептала Нина.
— Где они?
— Везде. Присмотрись внимательнее.
Сестра не ошиблась, тени были повсюду. Они тонкими струйками черного дыма сочились из–под земли, прилетали с дуновениями ветерка, окружали нас со всех сторон. За последнее время я видела столько страшного, что уже успела привыкнуть к кошмарам, уверовав, будто меня нельзя ничем напугать, но теперь поняла, как сильно заблуждалась. Тени несли с собой страх. Он потихоньку овладевал сознанием, становясь все сильнее и сильнее. Здесь, на этом крошечном пятачке собралось бесчисленное множество озлобленных, жестоких, готовых сражаться до конца потерянных душ, одержимых одним желанием – уничтожить Охотниц.
Черный дым концентрировался, становился все гуще, затягивал зловещей дымкой небо. Солнце померкло, превратилось в багрово красный шар, силуэты гор растаяли во мгле.
— Спокойно, Яна. Мы обязательно победим.
— Я знаю.
— Удачи тебе.
— Удачи…
Я даже не заметила, как покинула свое тело. Вроде бы ничего не изменилось, но потом оказалась, что моя полупрозрачная, сотканная из света рука, сжимает сверкающий меч. Сестра по–прежнему прикрывала мне спину, и я знала, что в ее ладони зажата рукоять такого же, похожего на застывшую молнию клинка.
Черный туман, застилавший небо, начал сгущаться, обретая форму огромного многоголового чудовища. Теперь я понимала, почему Охотницам не дано было помнить свои предыдущие битвы — зрелище было настолько ужасно, что воспоминания о них не позволили бы нам жить дальше, свели бы потихоньку с ума. У монстра было бесчисленное множество голов на длинных, невероятно гибких шеях, эти похожие на змеиные тела щупальца непрестанно извивались, будто исполняли завораживающий жуткий танец смерти. На нас смотрели тысячи безобразных свирепых лиц, на каждом из них была написана жажда убийства, неистребимая ненависть ко всему живому.