А я решила убежать наверх и быстро пробежала мимо портрета нашего хозяина. Неуклюже преодолела еще несколько ступенек следующего лестничного пролета когда вдруг у меня закружилась голова и я оступилась. Я задрожала и стала куда-то проваливаться. Мой мозг разрывал череп, что-то заставляло меня смотреть на холодное бесстрастное лицо, смотрящее на меня на фоне грозового моря. Сияющие глаза не отрываясь следили за мной.
Я вздрогнула и, очнувшись, побежала не оглядываясь. Теперь я хотела спрятаться. Спрятаться там, где бы меня никто никогда не нашел. Спрятаться от него, спрятаться от всего этого.
Укор в его глазах заставил меня почему-то посмотреть вниз на стол. И я была потрясена, увидев, что бокал, который Полидори наполнил опийной настойкой несколько минут назад, был… пуст.
Внезапно он погрузился во тьму.
— Светские забавы? — спросил Полидори неодобрительно.
Байрон, подойдя сзади, прикрыл глаза Полидори ладонями. Его теплое дыхание достигло напудренных щек итальянца.
— Разве страх — это забава?
Байрон говорил шепотом.
— В таком случае прошу меня извинить. Я удаляюсь в свою комнату.
Байрон не позволил ему уйти. Он сильнее прижал ладони к глазам доктора, почти вдавив их в глазницы. Это было совсем не нежное прикосновение. Жестокий акт силы. Детский ритуал, демонстрирующий превосходство.
— Ты будешь забавляться, — сказал Байрон на ухо Полидори. — Пока ты гость в моем доме, ты будешь играть в мои игры…
Нижняя губа доктора Полидори стала мелко дрожать. Он чуть качнул головой, моля о пощаде. Темнота, наступившая вокруг него, стала притуплять другие чувства. Его тошнило, кружилась голова. Кровь стучала в висках. Горькой желчью поднималась к горлу паника.
Хватка Байрона была крепка. Полидори знал, что улыбка на его лице сменилась оскалом презрения.
Он всхлипнул. Его дыхание сбилось и стало учащаться.
В этот момент почти с разочарованием он почувствовал, что Байрон отпустил его. Он отвернулся с выражением негодования, которое Полидори было, увы, хорошо известно. Полидори наклонился вперед за салфеткой и часто-часто моргая, не дал стоявшим в его больших красивых глазах слезам выкатиться. Он слышал, как его господин вышел из комнаты.
В одиночестве Полидори аккуратно сложил салфетку и медленно поднялся из-за стола, выпрямляя спину и поправляя манжеты. Это были единственные движения, которые он совершал безукоризненно, в них он обрел прощение своему унижению. Как обычно его обида перешла в высокое самомнение, но на этот раз, неожиданно для него самого, в нем родился призыв к возмездию. Обращайся с человеком дурно, и он будет совершать дурные поступки. Он знал, что в этом лежит известная еще античным философам непреложная истина. Пусть великий поэт получит доказательства того, что его Полли-Долли — вовсе не слабое пассивное существо, что у него также имеется болезненно-патологическое ощущение Его Сатанинского Величества. Разве страх — это забава?
Обойдя вокруг стола, Полидори сначала допил остатки опийной настойки из бокала Шелли, затем из бокала Клер.
Пока гость в моем доме, ты будешь играть в мои игры.
Со слезами на щеках Полидори улыбнулся.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Вопль эхом отозвался в гулких бесчисленных коридорах, звеня по пустым комнатам, поднимая пыль со стенных панелей и книжных полок закрытого кабинета, заставляя дрожать фаянсовую посуду на полках в кладовой, оскверняя затхлую тишину замкнутых комнат западного крыла, как стенания пропащей души.
Клер рассмеялась.
Чья душа могла быть столь пропащей, как его? Крадясь под лестницей мимо голой стены, она представляла его в бархатном костюме и галифе, постепенно поднимающимся по лестнице. Или он был еще ближе?
Она невольно отступила, когда вновь раздался еще более громкий вопль убиваемого человека. Эффект был такой, словно к ее коже прикоснулись куском льда. Ее сухой рот оросился слюной, как бывает, когда видишь перед собой вкусное блюдо. Только он мог посметь копировать крики убиваемых в бою воинов и свирепые возгласы убийц. Это было так же возмутительно, как заниматься любовью в церкви. И ей это нравилось.
Со вздохом она обернулась. В ее глазах плясало отражение огонька свечи.
Коридор был пуст. В дальнем конце коридора стоял на небольшом постаменте бюст на фоне драпировочной ткани. Ничего не шелохнулось. И все же он был рядом.