— Возможно.
— А вы, мисс Годвин?
Я покраснела.
— Нет, я думаю, что рассказ моих друзей будет гораздо интереснее всего, что я могу придумать сама. Я изначально проигрываю это состязание. — Я погладила Шелли по голове.
— Стоит побороться, — улыбнулся Байрон. — Или не стоит?
Мне не понравилось, что я увидела в его глазах.
— Я не знаю, — сказала я.
Он рассмеялся.
— Я бы написала такую историю, что вы бы наделали в кровать, — заявила Клер, все еще строя гримасы под вуалью. — Увы, единственный мой талант — это мой голос, мой дар.
Она засмеялась, когда Байрон обнял ее и поцеловал сквозь занавеску. Она высунула розовый язык изо рта. Он взял его своими губами, а затем зубами. Их рты слились в страстном поцелуе. Ее пальцы сомкнулись на его спине, она крепко держала его в своих объятиях. Я отвернулась.
Полидори пробурчал:
— Едва ли это твой единственный талант, дорогуша.
Рядом с ним на столе стоял поднос с пятью чистыми стаканами. А на открытом бюро позади него еще один полный графин.
Всю ночь мы пили, поднимая тосты за Теофаста, Де Квинси, Диоскория. Мы пили так легко, словно это был хороший портвейн, а не тяжелая опийная настойка. Это зелье лечило тиф и рак, холеру и ревматизм и другие страшные болезни… Его прописывали плачущим детям. Чего только не мог излечить этот благородный мак? Разве что смерть. Если он приносил с собой видения, голоса, волны, темницы, распад, глаза — то не были ли они не только нашими видениями, нашей собственностью? Частью нас?
Тиканье часов становилось громче, и я стала зевать.
Я пила настойку как успокоительное, а не стимулирующее средство.
Алкоголь в напитке значил больше для меня, поскольку мне нужно было что-нибудь такое, что помогло бы мне успокоиться и уснуть.
В то время как между ними продолжался разговор, мои веки тяжелели. Я стала думать о насекомых и рептилиях, о том, что почему-то перед грозой всегда бывает много муравьев.
Я извинилась и прошла к диванчику, где сидел Шелли, и легла. Закрыв глаза, я пыталась уснуть. Но в конце концов отбросила эту идею и поднялась, растормошенная раскатами грома и блеском молний, постоянно озаряющих комнату. Я обнаружила, что мой разум колеблется между сном и реальностью. Мои глаза то закрывались, погружая меня в область грез, то широко открывались, возвращая меня к реальности.
Клер ползала под столом.
На этот раз она залезла туда с другой, уже более коварной целью. Она встала на колени между ног Байрона и стала расстегивать его бриджи.
Я почувствовала, что до меня легонько дотронулись. Я закрыла глаза.
Очень нежно рука погладила меня по спине и мягкими движениями начала массировать напрягшиеся мускулы шеи. Знакомое прикосновение заставило меня вздрогнуть. Я чувствовала его тепло.
Шелли снял рубашку. Я перевернулась на спину, зная, что Шелли рядом. Я узнала его запах.
Меня подбросило в воздух. Он поднял меня на своих руках над коротким диванчиком. Я обняла его сильную спину. Он опустил меня на пол. Я чувствовала каждое его ребро, каждый мускул, каждую жилу.
Я улыбнулась. Прошло некоторое время с тех пор, как мы в постели занимались любовью. Было время, когда нами управляло дикое физическое желание. Но с тех пор мы изменились, мы стали понимать друг друга до мельчайших деталей, как духовные друзья. Наши тела стали суднами, а мы их капитанами.
Я молилась о том, чтобы мы могли продвинуться дальше сексуальных отношений, но его желания были столь страстными, что были времена, когда даже при свете права и разума мое холодное, ледяное тело, представляющее собой защитную конуру, оттаивало и пылало первобытным желанием. Но сейчас? Но здесь? Возьми меня домой, — хотела я сказать, — давай будем в нашей собственной кровати, где ты можешь ласкать меня и где мы можем шептать друг другу на ушко и хохотать, но не здесь, не сейчас.
Он плотно прижал меня к полу, и вырваться было никак не возможно. Я хотела, чтобы он поцеловал меня в губы, но его лицо заскользило вниз по моему телу. Я хотела повернуть его обратно, но он прижался к моему животу, и я почувствовала его горячее дыхание. Его пальцы проникли под мою юбку. Он раздевал меня. Его руки ласкали внутреннюю поверхность моих бедер. Он прижался губами к моему колену. Я забросила ноги ему на плечи, он взял нежными руками мою горящую плоть, целовал ее страстно. Но в его действиях не было счастья, не было игры, это было механическое движение, вызванное красно-рубиновой жидкостью. Я отвернулась и увидела Байрона. Байрон — лорд наслаждения, гедонист по природе, содрогался от удовольствия в акте фелляции с Клер.