Я хотела взять Шелли за руку, но он уже двинулся в темноту, показывая мне сам, чтобы я осталась, где стояла, — на свету. Я хотела позвать его по имени, хотела вернуть его, но поняла, что сила, которая звала его, была сильнее — страх.
Шелли ушел. Высоко на чердаке связка перьев, бывшая когда-то птицей, никогда не встрепенется.
Коридор опустел.
— Шелли?
Темнота ответила мне молчанием. Люк на чердак надо мной смотрел зловещими глазами.
Сначала я твердо решила не покидать своего места. Уж лучше оставаться здесь, в безопасности, чем бродить по дому. Шелли знал, где я была, и скоро вернется, беспокоясь за меня. Мне вовсе не доставляла удовольствия мысль вновь потеряться в лабиринте туннелей, не имея в руках нити Ариадны. Свеча стала горечь ярче. Ее хватит еще на несколько минут, а потом?
Если потом Шелли не вернется? Вдруг он не сможет вернуться? Что, если печальная правда в том, что его подозрения и предчувствия оправданы, и кто-то проник в дом и хочет нашей смерти? Что, если они стоят за углом, куда он вот-вот повернет. А я стою здесь на свету, являясь хорошей мишенью для них. Я должна срочно найти его.
Я покинула освещенное место, двигаясь на ощупь вдоль стены.
— Шелли?
Мне пришлось продолжить свой путь. Я тихонько шла, обнимая стену руками. Вдруг я вспомнила о доспехах со змеей, мое одиночество испугало меня. Здесь что-то есть. Есть… Эхом отозвались его слова в моей голове.
Я свернула за угол, за который должно быть, свернул он. Короткий пролет вел меня в помещение для слуг и выше, в глухие уголки башни. Свет пыльной люстры высветил меня в полумраке комнаты.
— Шелли?
Мне ответило эхо. Это испугало меня, потому что мне показалось, что оно ответило мне голосом, не похожим на мой. Мое сердце екнуло. Я прошла под люстрой и услышала звук капели.
На лице я почувствовала капли дождя и задрала голову. Потолок блестел капельками, которые собирались в струйки и катились по цепи, поддерживающей люстру.
Я стала подниматься по спиральной лестнице, вытирая влагу со лба. Я улыбалась и поднималась все выше.
Все больше капель попадало на меня. Я вытирала их рукой. Я хватала ртом воздух, осознав, что капли, которые падали на меня, попадая мне на лицо, были кровью, человеческой кровью.
У меня все свело внутри, точно желудок выворачивало наизнанку. Звук, который я испустила, походил на крик ребенка. Я увидела надо мной мертвенно-бледную бритую голову, склонившуюся над перилами, пожирающую меня глазами мутного цвета. Узкая рана едва не задевала сонную артерию. Кровь у него была ярко-красного цвета.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Байрон засмеялся, дотрагиваясь до кудрявого парика Полидори, как до пушистого зверя.
— Клянусь, клянусь всемогущим Господом! — ревел Полидори.
Я усадила его обратно в кресло с высокой спинкой — его рана вновь открылась, когда он закричал, и я наложила повязку. Он дрожал от боли. Байрон грубо поправил парик на его бритом черепе. Доктор тряхнул головой и сбросил его на пол, теперь он не был нужен. Он был частью его, байроновского стиля. Он презирал его. Он хотел топтать его, уничтожить, так же, как сам был уничтожен. Пусть настоящий Полидори, бритый Полидори, лысый Полидори возвратится вновь.
Я нашла кусок чистой ткани и повязки в черной сумке, которую Шелли принес из комнаты доктора. Нюхательная соль быстро привела меня в чувство, но она могла понадобиться вновь, поскольку мне пришлось самой обрабатывать рану. Невероятно, но Полидори не терял сознания, оставаясь на лестнице и истекая кровью до тех пор, пока Шелли не нашел нас обоих. Сейчас он сидел в кресле с высокой спинкой в комнате Байрона, наблюдал, как я накладываю повязку. Когда я продезинфицировала рану, похожую на распускающийся бутон розы, он стал тихонько скулить, как разболевшееся дитя.
Внезапно Шелли схватил пистолет, высовывающийся из-под подушки Байрона и взвел курок.
— Что ты делаешь, — спросил Байрон.
— Я собираюсь…
— Что? Отправить нас в ад?
— Отправить нечто назад в ад!