— Вампиры, привидения, демоны… — сказал Шелли, смотря на свое отражение в зеркале при свете свечи. — Конечно, Мери права.
— Великие фантазеры! И что вы создали теперь? — поинтересовался Полидори, перебирая четки, — ин номине патри эт филиус эт спиритус санкти—
— Ин коитус максимос— поддразнил его Байрон, сложив руки в молитвенном жесте, расхаживая по комнате, как благостно размышляющий.
Шелли подошел к нему.
— Мы должны вспомнить, что мы думали во время сеанса!
— Нелепо!
— Ты слышал его, сказал Полидори. — Ты слышал голос своего хорового мальчика, трепетавшего и лепетавшего милые глупости из гроба. — Не лги!
— Ты узнал голос? — сказал Шелли, хватая Байрона за лацкан пиджака. — Это, правда? ты узнал голос?
— Да! — Выдавил из себя Байрон, отпихивая Шелли. Он прислонился к панели рядом с зеркалом. — Эдлстон. Да! Признаю! Довольны? Голос звучал так, словно мой друг Эдлстон, который умер… говорил устами Клер. Но…
— Это был голос, который пытался предостеречь нас, помнишь, он говорил, прекратите? Прекрати, — но нет. — Шелли метался по комнате, как раненная антилопа. — Оно существует, разве ты не понял? Ты хотел, чтобы мы создали привидение. Ты сказал, вызови в себе самые темные страхи… мы дали жизнь… существу… созданному из наших общих страхов, дав ему плоть и кровь!
— Что ты представлял во время сеанса? — обратился к Шелли Полидори, — мстительных духов, преследующих тебя? Женскую грудь с глазами на месте сосков?
— Нет.
— Что тогда?
— Нечто более страшное и ужасное, — сказал Байрон. — Ты когда-нибудь представлял себе могильный смрад? Разложение, заполняющее твои легкие? Запах свежевскопанной земли, скользких червей — сырость земли, погребающей тебя заживо?
— НЕТ! — простонал Полидори.
— Это именно то, что он воображал, больше всего он боится быть погребенным заживо!
— Это правда! Таков мой вклад в создание нашего монстра, а твой?
Байрон виновато огляделся. Он обернулся, словно ожидая удара, беспокойно заходил по комнате. На лице его отобразилась масса эмоций, он уже был готов бросить эту затею, но понял, что что-то произошло. Некоторое время он подбирал слова, но так и не удовлетворившись своим выбором, произнес:
— Я могу вспомнить только одно. Я видел пиявок, толстых пиявок, высасывающих из меня кровь…
— Царь Небесный! — сказала я.
— Ее страх! — закричал Байрон, смотря на меня прокурорским взглядом. — Что представилось ее воспаленному воображению?
Полидори вскочил со стула, как знающий ответ ученик радостно спешит к доске ответить на вопрос учителя.
— Она хочет воскресить своего умершего ребенка!
Я посмотрела на него. В моих глазах был немой укор за предательство сокровенной тайны.
— А что видел ты, доктор?
— Я?
— А ну-ка быстро Полидори, — сказал Байрон.
— А я не могу.
Он был похож на подсудимого перед трибуналом. Судьи были неумолимы.
— Говори! — закричал Шелли, и мы втроем стали поворачивать стул Полидори вокруг оси. — Все кроме тебя рассказали! Что ты представлял? Какой страх вызывал? Мы обязаны знать!
— Я ничего не скажу!
— Ты обязан сказать нам!
— Мне нечего сказать вам! Я не знаю! Я не знаю, о чем я думал!
— Говори свою тайну! Что ты боишься признать? Что приводит тебя в ужас? Что вынимает из тебя душу?
— Клянусь, ничего! Я ни о чем не думал! Мои мысли были чисты — я молился…
— Молился? — взревел Байрон. Он протянул руки к его лицу. — Твои бенедиктинские монахи наградили тебя смертным грехом, не так ли? Полидори, монах хуже, чем святой Амброзио.
Он выхватил четки из его руки и швырнул их в угол комнаты.
— Я знаю, чего ты боишься, ты боишься своего собственного Я, не так ли? Ты боишься своих собственных грязных желаний, своего блуда — блуда со своим полом!
— Я здесь не единственный, кто…
Байрон ударил его между ног.
— Я расскажу, чего он боится, — он схватил фигурку Пана-Приапа и сунул ее в лицо Полидори, запихивая огромный пенис ему в рот, как родитель ложку с пищей младенцу. — Себя, свой пенис, свой член, свой отросток! — вот твой монстр!
Полидори отпихнул омерзительную фигурку от своего лица и гневно закричал:
— Нет, идиот, НЕТ! Я БОЮСЬ БОГА, слышишь ты! — Слезы бежали по его лицу. — Вот, кого я представлял, кого я вызывал — вот, кто уничтожит нас — убьет нас! Вот мой самый глубокий, самый ужасный страх! Я боюсь Бога!