Темная лестница была черна, как смоль. К тому же мокра. Мои мозоли — с тех пор как я переоделась для сна, я была босиком — мои мозоли сильно болели, соприкасаясь с глинистой сыростью. Запах был вовсе не морской, а скорее тот, трудно определяемый аромат сырой почвы, который появляется сразу после дождя. Факел Байрона пылал немного впереди, отражаясь на поверхности стены, за которую я должна была держаться чтобы не подскользнуться. Прозрачная поверхность напоминавшая лед, вызвала во мне воспоминания о кольцах Гадеса. Мы спускались подобно Орфею, но в подземный мир своих собственных душ.
Последняя свеча в миниатюрном подсвечнике на стене представляла собой примитивный сталактит из воска, замороженный капающей смертью.
Единственным звуком теперь была легкая капель, что создавало иллюзию прохождения первого этажа неисследованной пещеры. Так же как и в пещере, тишина и покой были всепоглощающими. Они заставляли живых существ наполняться виной за свое существование… Здесь не билось ни одного сердца, а только легкая капель задавала пугающий ритм. Так же, как и в пещере, где разнообразие камней, известняка, песчаника и химикалий собирается на стенах в течение столетий, давая тупой и примитивный спектр падающему свету, так же и стены, окружающие нас, были ржаво-красного, оранжевого и ярко-зеленого цвета, который мы с удивлением отмечали при свете факела. Краски сменяли друг друга по очереди, отражаясь на поверхности обнаженного тела Байрона и в пылающих глазах Шелли.
Три наши фигуры вошли в темноту улицы между винными полками, Байрон был подобен подкупленному епископу, ведущему объятых ужасом жениха и невесту к алтарю.
Нечто достигло моего слуха. Гром, грохочущий высоко над нами трансформировался камнем в почти неразличимую вибрацию, слишком глухую, чтобы быть воспринятой в качестве звука, но производящую внутри тошнотворное ощущение, словно из комнаты отсасывают воздух.
Дорогу нам пересекла крыса. Мое сердце екнуло, пальцы вцепились в рубашку Шелли, когда он шикнул на эту тварь, чтобы испугать ее. Крыса остановилась, совершенно невозмутимо посмотрела на нас, двигая усатым носиком, затем побежала к своим друзьям. Теперь я слышала больше царапанья и шуршания вокруг, ужасная аудитория, безликая и бестелесная, скреблась за светом рампы.
Факел ярко вспыхнул под аркой, пытаясь осветить каждый уголок подвала. Глаза Байрона были сами как факелы.
Не было и следа Клер.
Рядом послышался скрип, сначала Байрон не взглянул туда, его лицо выражало тревогу и предчувствие дурного. Это была заржавленная средневековая арка, ведущая прочь, именно отсюда шел шум, здесь мы и найдем Клер. Я посмотрела наверх и увидела изрядно стершуюся надпись, вырезанную на каменной табличке, в тот момент, когда Байрон осветил ее факелом. На ней было просто написано — ДИОДАТИ.
Склеп.
Байрон овладел собой и вытянул вперед горящую головню, чтобы открыть железную калитку. Когда она медленно открылась, потянув за собой тонкие нити паутины, металл, скользнувший по ржавому металлу, произвел звук, похожий на крик умирающей птицы — так темнота приветствовала наше появление.
Я замерла. Этого было достаточно. Это зашло слишком далеко. Я почувствовала уверенные руки Шелли на своих обнаженных плечах.
По всей видимости, наверху опять раздался гром, бесшумный гром, который могли слышать только мои кости.
Байрон склонил голову и вошел в низкий вход притвора, красный отблеск факела пробежал волной по толстому слою паутины, паутинки вспыхнули и исчезли, как будто их никогда не было. В замкнутом пространстве язычки пламени жадно и шумно пожирали свою пищу и кислород, как работающий двигатель.
Нам ничего не оставалось как последовать дальше.
Низкое пространство прохода было горячим и наполнено ядовитым воздухом, будто это был День Страшного Суда, когда мертвые поднимаются из своих могил и некоторые из них шествуют на Небеса. Мы следовали по тернистому пути для осужденных на вечные муки грешников. Обжигающее пламя, уготованное еретикам, ждало наши души. Это пламя гиенны горело на моих щеках.
Факел притушил свое огненное дыхание. Мое дыхание тоже перехватило. Я не смела вздохнуть, а тем более выдохнуть — если я выпущу воздух, за ним последует все остальное мое содержимое. Мы ковыляли за Байроном вниз по глубокому пролету и наконец оказались в низкой куполообразной комнате, неожиданно вынырнувшей из темноты. Она была из другой эпохи, архитектурное убранство комнаты сочетало в себе мягкие тона темного прошлого — римские, византийские, египетские. Круглая каменная утроба, вырубленная в земле. Мокрые струйки грязи, сочащиеся между древними камнями, придавали красному огню горящего факела темный оттенок. Из гробов, расположившихся в нише по периметру круга, исходил всепроникающий запах столетней гнили, поколения на поколениях гнилостной Смерти. Крышки некоторых гробов были сдвинуты, обнажая пыльные останки и кости. В одном углу, сплошь затянутом паутиной, находилась груда костей. Над ними возвышался Череп, бесстрастно наблюдающий за склепом своими пустыми глазницами. Некоторые трупы, подобно останкам священников в катакомбах Палермо, были превращены в мумии специальным раствором, и теперь их кожа превратилась в затвердевшую поверхность, тем более гротескную, когда она оттенялась глянцево-блестящими волосами и отполированными зубами. Некоторые были одеты, как аристократы и кардиналы. Рука одного скелета была сложена в жесте благословления. Если это было смертью, я бы хотела не умереть никогда. Сожгите меня и развейте мой прах. Не позвольте мне стать этим. Это просто непристойно. Настоящая ересь.