Чтобы такого Сталина воздвигнуть, потребуются двести шестьдесят гранитных блоков, каждый размером 2x2x2 метра.
Карьер со столь мощными стенами, чтобы из них можно было вырезать подобные блоки, к тому же одинакового цвета, отыскали поистине чудом.
Двум архитекторам, помогавшим Швецу — супругам Штурсам, — надлежало разработать способ, как рыхлый песчаный холм приспособить под такой колосс.
Они решают заполнить холм изнутри гигантскими бетонными блоками, которые образуют некие подобия подземных залов.
Свои первые опасения по поводу памятника народ выражает через два года после объявления конкурса. Эскизы, макеты и рисунки Швеца были выставлены на всеобщее обозрение — состоялось обсуждение «нового сокровища Праги».
— Боюсь, фигуры издалека будут сливаться, и Сталина будет недостаточно хорошо видно.
— Почему замыкающие ряд фигуры смотрят назад? Не слишком ли это авангардно?
Сомнения граждан множатся.
— Они оглядываются из идейных соображений, — отвечает Швец. — Их задача: обеспечение мирной жизни, защита. Но из композиционных соображений тоже: памятник со всех сторон, в том числе и сзади, должен смотреться красиво — не солдат же со спины показывать.
— Скажите, товарищ, почему вы как художник на своем памятнике именно так хотите защищать наш народ?
— Защита с тыла нужна, чтобы тем, кто в первых рядах, было спокойнее, — объясняет скульптор.
Впоследствии будут говорить, что фигуры за Сталиным — очередь за мясом.
Многие не желают сдаваться. «Нас беспокоит подобный символ. Это не радостное и верное изображение, а какой-то склеп» (четыре подписи в книге отзывов о выставке).
«Кого ведет тов. Сталин? Люди за ним буквально ползут, будто под какой-то стеной. Проект нужно уничтожить и объявить новый конкурс».
«Монумент получится безвкусный. Проекту одного из величайших гигантов истории следует посвятить больше внимания».
Отакар Швец еще не знает, что попал в западню.
Позировать для памятника должны были статисты со студии «Баррандов».
Впоследствии поговаривали, что мужчина, изображавший Сталина, допился до смерти. Никто не знал его фамилии — вся Прага звала «Сталиным», и его психика этого не выдержала.
Швец и Штурсы лепят модели из глины. Поочередно: сначала метровую, потом трехметровую.
Партия и правительство наблюдают за Швецем. Запротоколированные высказывания на его счет во время встречи властей со скульптором 4 января 1951 года занимают двенадцать машинописных листов.
Фигура Сталина не возвышается над остальными! Премьер Запотоцкий говорит, что уже в глине должно быть видно: это памятник героическому, отважному человеку. «Видимо, автор в процессе работы начинает бояться собственных мыслей», — добавляет он.
Восемь министров и премьер спорят: укоротить фигуры за Сталиным или поднять вождя на дополнительный постамент.
Памятник ни в коем случае не должен издалека напоминать саркофаг!
Фигуры за Сталиным слишком декоративные.
Неужели автор не в состоянии основательнее заняться своим делом?
Почему он не хочет лепить глиняные модели и показывать их властям?
В заключение премьер констатирует, что Отакар Швец боится собственного памятника.
Сам скульптор всего этого не слышит. Его с помощниками пригласили на встречу только спустя сорок пять минут. Сначала объяснения дает архитектор Штурсова: фигуру Сталина не поднимали намеренно, ибо в таком случае его оторвали бы от народа, а ведь он ведет народ и сам из него вышел.
Швец объясняет, что, если Сталина — согласно желанию членов правительства — сделать выше всех остальных, у памятника будет два разных масштаба. «С художественной точки зрения это недопустимо», — говорит он.
Правительство покупает ему более просторную мастерскую, прежняя становится слишком тесной. Представители партии теперь прямо здесь будут проводить совещания.
Они приходят с собственными перочинными ножами.
Каждый раз вонзают их в глину и обрезают головы фигур за Сталиным.
Один из тех, кто орудует перочинным ножом, — министр, который существовавшее прежде мнение, будто Монблан является самой высокой горой в Европе, назвал «пережитком реакционного космополитизма».
Второй, самый оголтелый, — профессор Зденек Неедлы, автор «Всеобщей истории музыки». Он занимался историей искусства и даже был демократом. Во время оккупации нелегально бежал в Москву и стал там профессором. Вернулся, чтобы в социалистической Чехословакии сделаться теоретиком всего, что только можно.