Если его нашли в мастерской, туда, конечно же, нагрянули агенты секретной службы. Наверняка они расспрашивали соседей, вынюхивали — должна же об этом остаться хоть одна запись. Они обязаны были составить протокол, при каких обстоятельствах обнаружено тело.
Я подаю запрос в архив бывшей службы безопасности — прошу отыскать дело Отакара Швеца. Жду с октября 2003-го до января 2004 года.
Мне отвечают, что не нашли ни одной бумажки с его фамилией.
Скульптор Ольбрам Зоубек утверждает, что Отакар Швец отравился газом также, как и его жена. (Вполне возможно, ведь у Зоубека много лет работал лепщиком покойный пан Юнек, верный помощник Швеца.)
Телевизионный режиссер-документалист Мартин Скиба считает, что Швец застрелился. (Тоже возможно — Скиба хорошо информирован, он ведь работает в жанре исторической документалистики.)
Историк искусств того времени Петр Виттлих говорит, что скульптор повесился. (И это тоже возможно, ведь профессор Виттлих написал — остающуюся единственной — монографию о Швеце вскоре после его смерти.)
— Где же он повесился?
— В своей мастерской, на чердаке замка «Корона» на Вацлавской площади.
Три дня я выясняю, имел ли Швец мастерскую в «Короне». Не имел. У него были две, но не в центре (впрочем, ни в одной из них не осталось от него никакого следа). Я сообщаю об этом профессору.
— Я только писал о нем, я же не знал его лично. Детей у него не было, и вы не найдете в Праге никого, кто его знал, — всех их уже давно нет в живых.
Однажды Швецу даже передвинули на восемь лет дату смерти. Сделал это Йозеф Шкворецкий. В его популярном романе «История тенор-саксофониста», описывающем историю Чехословакии и предназначенном для американского книжного рынка, сказано, что Швец не смог пережить взрыва своего памятника.
«Видя, как его реалистичный Голиаф кусочек за кусочком превращается в монстра, будто изваянного в мастерской Джакометти, он свел счеты с жизнью».
Либо автор поверил какой-нибудь сплетне, либо решил, что самоубийство до открытия памятника разочаровало бы зарубежных читателей. А если б дошло до экранизации романа, было бы куда эффектнее, если герой кончает с собой, увидев уничтожение дела своих рук.
Пиротехник Иржи Пршигода, хоть и выпил красного вина «Франковка», скуп на слова. Если бы я заранее не знал, что его отвезли в психушку, он сам наверняка бы об этом не упомянул.
— Ничего страшнее этой ликвидации в моей жизни не было, хотя потом тоже бывали трудные задания. Но нет смысла к этому возвращаться, — говорит он. — Столько боли…
Мы не возвращаемся.
Однако неделю спустя в малоизвестном романе «Кафе “Славия”» я натыкаюсь на описание взрыва. Автор романа — Ота Филип, писатель, которого в 1960 году власть заставила стать шахтером.
Я звоню пиротехнику. Говорю, что нашел кое-что о его взрыве.
На следующее утро жена пана Пршигоды уже в прихожей заявляет, что та ночь была сущим адом.
— Кто и что мог об этом написать? — повторял пиротехник и весь трясся.
— Но сейчас 2003 год, — отвечаю я.
— А какое это имеет значение? — спрашивает жена.
Я читаю вслух: «Следующей ночью взошла полная луна. Влтава напоминала серебряную змею, которая улеглась спать под мостами. И тогда произошло землетрясение».
— Ну, ну… — говорит пан Пршигода и хватается за сердце.
— «Серая туча пыли заслонила Сталина по самые плечи. Вдруг она засверкала всеми цветами радуги. Голова генералиссимуса все еще виднелась в этом необычном зареве, но внезапно он резко наклонился вперед, будто какая-то неистовая сила сломала ему шею. Камни летели в помутневшую воду Влтавы, барабанили по крышам и падали на мостовую. Через мгновение эхо взрыва отозвалось в городе. Оно неслось со всех сторон. Пробило тучу пыли, висящую серым колоколом над тем местом, где еще секунду назад возвышался над Влтавой Сталин».
— Но взрыв был днем! — возмущается Пршигода.
— «Вскоре снова воцарилась тишина. Лишь Елена фон Молвиц вскрикнула и упала на землю. Ее нашли только утром — она лежала на газоне».
— Господи, да что вы читаете?
— «Елену несли на носилках к зданию посольства. Лицо у нее было все в крови».
Иржи Пршигода с трудом собирается с мыслями.
— Во время ликвидации памятника погиб только один человек, и то еще до взрыва. Член комиссии. Зашел в одно из помещений под памятником, оступился на какой-то доске, упал и уже больше не встал. Зачем выдумывать еще какие-то жертвы?