— Прости, прости, забыла о тебе, забыла… — хватала за руку и тянула куда-то: среди могил и в неопределенном направлении. Благодатский следовал за ней, не прекращая на ходу тихо возмущаться и поругиваться себе под нос.
Останавливались в каком-то темном углу, находили лавочку. Ева вынимала из сумки початую уже бутыль со спиртным. Прикладывалась и звучно глотала. «Про это не забыла, сука», — думал Благодатский и, сам того не замечая, продолжал крепко сжимать Евочкину руку — сидя на лавочке рядом с ней.
— Телефон давай.
Почти не удивлялся уже детской непосредственности, граничащей с наглостью: протягивал телефон. Тот отчего-то не желал звонить. Благодатский щелкал кнопками, проверял: на счету еще оставалось несколько долларов.
— Не знаю — почему, я в этих телефонах ни хера не разумею. Попробуй — отошли сообщение.
Евочка набирала смолл мэссидж, с трудом ориентируясь в кнопках незнакомого телефона. Приходил ей на помощь. Сообщение успешно улетало.
— Ты что, дуешься на меня? — замечала вдруг кислую рожу Благодатского.
— Нет, что ты, — злобно выговаривал Благодатский. — Ты бы совсем меня бросила бы на хуй, съебала бы к своей подруге или еще куда-нибудь, чего растерялась…
— Ну извини, извини, — принималась сюсюкать Евочка. — Я не хотела, я просто случайно встретила Джелли, Джелли — май лов…
— Чего?
— Ну… люблю я её…
— Ты что, из этих, что ли?
— Ничего я не из этих, мне и мальчики нравятся, и девочки… — приближала вдруг лицо с носом-крючочком к лицу Благодатского и сильно целовала его в губы. Проникала языком — в рот. Благодатский закрывал глаза и чувствовал неожиданно резкую и сильную эрекцию. Отстраняла лицо, смотрела.
— Тебе нравится, по глазам видно — нравится… — говорила с обычной своей вульгарной интонацией.
«Блядь», — думал Благодатский и гладил ее по жестким и сухим от краски волосам. Вслух говорил:
— Почему, собственно, мне не должно это нравится?
— Я правда страшная, скажи? — спрашивала вдруг.
— Нет, нет, почему… Не страшная — своеобразная…
— Так ты больше на меня не сердишься? — спрашивала безо всякого перехода.
— Сержусь. И еще долго буду сердиться. Я злопамятный, — отвечал Благодатский, обнимал ее за шею и снова целовал. Спрашивал:
— А как же — Джелли? Которая — твай лов…
— Это совсем другое, а ты — тоже мне нравишься, — отвечала Евочка.
Прилетал ответ на сообщение. «Евочка дарлинг приезжай через час на «Коломенскую»», — было написано там.
— Надо ехать…
— Может, меня с собой возьмешь? — пробовал напроситься Благодатский: понимал, что шансов мало.
— Хочешь со мной? — медленно и самодовольно улыбалась Евочка.
— Было бы круто…
Сочиняли и отсылали еще один смолл мэссидж, получали положительный ответ.
— Только смотри, — едем не ко мне и не к моей подруге, а — к её парню.
— Неудобно, наверное…
— А-а, фигня. Только ты там не буянь, хорошо себя веди.
— Постараюсь…
— Постарайся, постарайся… И отвернись, мне в туалет нужно.
Благодатский вставал, отворачивался. Смотрел в темное звездное небо, на фоне которого покачивались высокие ветви деревьев. Слышал — как отходила Евочка на пару шагов от могилы, присаживалась и журчала. Через некоторое время замечал тонкую черную струю, которая медленно пробиралась по пыльной кладбищенской земле и облизывала его остроносые ботинки — сперва один, потом — другой. Благодатский смотрел и не делал ни шага в сторону.
— Готово. Пошли.
Выбирались с кладбища, шли к остановке трамвая. Уезжали. По дороге — пили, молчали.
Перед тем, как войти в метро — Ева успевала купить себе в палатке какое-то сильно дымившееся блюдо в желтой пластмассовой миске с крышкой. Всю дорогу до станции «Коломенская» она постепенно и довольно неаккуратно поглощала его, заливая спиртным и обращая на себя внимание нечастых в позднем метро спутников-пассажиров.
— Он — музыкант, — говорила, когда уже подъезжали.
— Кто? — не понимал Благодатский: все сильнее чувствовал на себе действие алкоголя.
— Парень моей подруги.
— А вы с этой подругой — как с Джелли? В смысле — лов?
— Вроде того. Только она не готка, она — думерша.
— Чего это за хуйня?
— Сам ты хуйня. Это музыка такая — «дум». Она ее очень любит, а готику — не очень.
«Музыка дум», — повторял про себя Благодатский и думал: «Слово-то какое — думерша…» В то же время ему всё безразличнее становилось большинство предметов: хотелось только влить еще несколько алкоголя и оказаться вдвоем с Евочкой в чьей-нибудь темной комнате.
Думерша оказывалась простолицей девкой с прямыми волосами и в светлой куртке. Сильнее всего напоминала — тупую школьницу-отличницу.
«Ну и думерша», — думал про себя Благодатский, представляясь. Она тоже представлялась. Обнимала и целовала Евочку.
По дороге — спрашивал из вежливости, что за музыкант и где играет. Думерша смотрела на него с неуважением и неодобрением, подразумевавшим, что уж что-что, а это — необходимо знать.
— Группа «АТЗ», он — вокалист. И на гитаре тоже играет!
— Что за название такое — «атз»? — не понимал Благодатский.
— Ну это первые буквы просто, зашифрованные. «АТЗ» — «Адские трубы зовут». Крутое название?
— Охуенно крутое, — отвечал Благодатский. — Ещё одни под сраный «ХИМ» косят, что ли?
— Почему косят?.. Не косят, а — кавер!
— Чего — кавер?
— Ну, они — кавер «ХИМ»!
— Понятно, — говорил Благодатский, а про себя окончательно решал: «Дура».
Вскоре доходили темными дворами до несколькоэтажки, в которой проживал Кавер ХИМ. Поднимались на лифте на третий этаж.
В квартире Кавера сильно пахло подгоревшей едой.
— Фу, пельмени сгорели! У тебя пельмени сгорели! — говорила думерша, обнимая своего возлюбленного: тощего пацана с прыщавой правой щекой и длинными волосами.
— А хули поделаешь? — отвечал он. — Мать в командировке, а я уже заебался сам себе жрать готовить. То пельмени подгорят, то молоко убежит. Не будешь же ты меня кормить…
— Не буду! Не буду! — отвечала думерша. — Я вообще жрать не хочу, я — пить хочу. У тебя бухать чего-нибудь есть?
— Нет у меня ни хуя. И денег децл осталось совсем, мать завтра должна в полдень вернуться. Кстати, чтобы никого тут к двенадцати завтра не было. Лучше даже — чтобы вы пораньше съебали, я еще убраться ведь должен, — словно бы только заметив, Кавер принимался разглядывать Евочку и Благодатского, после чего заключал: — Готы.
— Ну да, готы. Сам-то кто, репер, что ли? Долго мы у тебя в прихожей стоять будем? — возмущалась пьяная Евочка.
— Да проходите. Чувствуйте себя как дома, только не бейте ни хуя, а то мать мне яйца оторвет. Кто-то, кстати, должен за бухлом идти.
— Этот пускай идет, — кивала думерша на Благодатского.
— Я один не пойду, не знаю тут ничего, не был тут ни разу. С кем-нибудь пойду, — реагировал уже начинавший расшнуровывать ботинки Благодатский.
Приходилось Каверу собираться и идти с ним. Одевал вязаную шапку, хотя на улице было еще довольно тепло. Шли. По дороге делали странный крюк — обходили один двор.
— Там гопота — пиздец просто, — говорил Кавер и поглубже надвигал на уши шапку: словно пытался сильнее спрятать длинные волосы. — Ты как, давно с этой готкой тусуешь? Мне моя говорила — типа вы встречаетесь…
— Ни хуя мы не встречаемся, только познакомились. Странная она какая-то…
— По-моему — страшная, как черт!
— Пацан, посиди месяц три без девки, тебе и такая моделью покажется…
— Месяц — это что, много?
— Кому не много, а кому как…
— Ну и ладно. Ты, значит, поебаться просто. Ну, ебись на здоровье.
— Спасибо на добром слове, — радовался Благодатский понятливости Кавера и, чтобы сделать в ответ приятное, — начинал расспрашивать про его группу.
— Да хули там — группа. Я сам другую совсем музыку люблю, а у нас все хотят этого мудака Вилле Вало слушать, потому что его по ящику показывают. Вот и приходится его песни петь: чтобы концерты были, деньги платили и девки бегали. Я со своей — на концерте познакомился.
Благодатский удивлялся: неужели не мог вокалист готик-группы — найти нормальную девку: думерша казалась гораздо банальнее и непривлекательнее даже не самой красивой Евочки. Вслух ничего не говорил, только всматривался в освещенные фонарями дома и ярко выделявшиеся на и между них — рекламные огни.