— Небось — хуйня какая-нибудь, для детей, бля… — недоверчиво вертел в руках диски и качал головою мент.
— Нет! Хорошая! Хорошая! — разубеждал его хач и выговаривал первую «о» как «а» и «ш» — как «щ».
Уже оставив их позади, слышал задаваемый ментом вопрос:
— А с мальчиками — ничего нет?
Проходил рядами набитых аппаратурой палаток, отыскивал через несколько времени нужную. Сидели там продавцы среди множества складных переносных компьютеров с жидкокристаллическими экранами: расслабленные и усталые по позднему часу — пили водку.
«Хуя дают — на рабочем месте и в рабочее время!» — поражался Благодатский и выкладывал им свою надобность: ноутбук — чтобы работал печатной машинкой и не более. Те сразу подскакивали: начинали подбирать — согласно указанной покупателем суммы.
Предлагали несколько вариантов. Благодатский разглядывал, поднимал и опускал крышки ноутбуков: выбирал один: небольшой, совсем недорого стоящий, с аккуратным экранчиком и — похожий на широкоформатную серую книгу в пластиковом переплете. Сообщал:
— Возьму — вот этот!
— Ага, — суетились в ответ продавцы. — Сейчас мы его тестанём: на всякий случай и — две недели гарантии. Да и вообще: приходи, если что.
Щелкали кнопками, включали. Показывали, как обращаться и куда нажимать. Запускали какую-то программу, проверявшую системные файлы, в которых Благодатский не понимал ничего.
— А тебе он — зачем? — спрашивал один. — Печатать-то что собрался?
— Писатель я, писать буду, — бурчал Благодатский.
— О, писатель — это я люблю… А чего пишешь? — наливал вдруг — высокую рюмку водки и тянул её к Благодатскому: — На, выпей — за покупку!
Отказывался и отвечал, стараясь не выказать раздражения краснолицему, пахнувшему сильным алкоголем мужику:
— Детективы пишу.
— Как детективы? Зачем детективы? — разочарованно удивлялся. — Такой вроде сам, не знаю бля, — неформал и ваще… И — детективы… Я вот знаешь какие книги люблю? Я вот люблю — Булгакова «Собачье сердце». И еще — «Золотой теленок» и «Двенадцать стульев»…
Благодатский тем временем ждал, когда закончат мелькать на синем фоне экрана ноутбука — цифры и полоски, чтобы забрать, расплатиться и уйти. Думал про себя: «Еще бы! Конечно, у обывателя и вкусы соответствующие, хули бля… Не Данте же Алигьери тебе любить, в конце концов». Вслух отвечал:
— За детективы платят больше, их читают все. А другого почти не читают, вот и не пишу.
— А-а, лавэ! — понимающе кивал, забирал у Благодатского деньги и выбивал чек. — Лавэ — это я понимаю! Может, все-таки — водки?
Но Благодатский решительно был против: забирал свежеприобретенный ноутбук, сматывал его провод и совал всё — в рюкзак. Счастливый тяжестью за спиной возвращался домой и представлял горы тяжелой и приятной работы, которые с этого вечера должны были занять все его мысли и уже занимали.
В общежитии обнаруживал к своему удивлению — Неумержицкого вновь вместе с Леопардовым: сидели за столом, пили и ржали, обсуждая что-то. Радостно орал:
— Да как его охранники пустили в такое время?
— А они не пускали: пришлось тогда — по водосточной трубе лезть! — отвечал Леопардов.
— Что, прямо сюда?
— Нет, в окно сортира — на третьем этаже… Правда, чуть не ебнулся, да это — ничего…
Благодатский делился с товарищами радостью и предлагал — сбегать взять еще. Принимали предложение с готовностью. Бегал, брал. Всю ночь после — пили, орали. Стучали по полу и стенам, не давая уснуть соседям. Только под утро успокаивались и укладывались в постели, расстелив для Леопардова на полу — матрас.
Так вторым разом радикально изменялось существование Благодатского за вполне недолгий срок: урезал теперь количество проводимого с девкой времени и переносил его — на сидение за столом и нажимание на клавиши ноутбука. Все чаще происходило так: с обеда и до позднего вечера — гуляли с Неумержицким или Леопардовым, иногда вместе: по кладбищу и просто по городу, одетые в светлые рубашки и — с распущенными длинными волосами. Пили вино. Иногда, несмотря ни на что — знакомились с девками: хотя и не нуждались. Тем временем — все неспокойнее делалось на кладбище темными часами: приходили туда гопники: средние, тупые и наглые. Искали — готов и прочих, заходивших прогуляться: устраивали бычки и драки, кидали на деньги. Прятались за могилами и деревьями, нападали со спины и только на гулявших отдельно. Благодатский и те, кто бывал с ним — не сталкивались: залезали обыкновенно в далекий угол кладбища без освещения, никем не посещаемый. Знали только по рассказам.
После гуляний — ездил к ней: проводил с ней несколько времени, беседовал. Совокуплялся: когда оказывались дома соседки, тогда — в ванной. Почти не оставался ночевать: отправлялся в общагу, садился за ноутбук и — полночи работал. Составлял фразы и абзацы, вжимал мягкие клавиши встроенной клавиатуры: быстро появлялись на жидкокристаллическом экране и перебегали со строки на строку — маленькие черные буквы. Спал до обеда и повторял то же.
Так обращался со своей весной Благодатский, так она — проходила.
Одним днем, уже среди последних в мае, сообщала ему:
— Завтра мой папа должен приехать.
— Для чего?
— Перебирается в Москву жить и работать, приехал с квартирой разбираться. Ему помочь нужно: вещей много. Встретишь его со мной, ладно? Дотащим сумки с чемоданами…
— Не вопрос, — соглашался. — А мама твоя когда приедет?
— Мама не приедет, потому что — разведены. Он — сам по себе. Ты можешь у меня переночевать сегодня: утром рано нужно будет выехать, поезд чуть позже шести прибывает.
— Не, — отказывался Благодатский. — Работать нужно, вернусь в общагу. Ничего, я не опоздаю, спать все равно времени не будет: встретимся тогда — возле дома взорванного, чтобы я сюда не заходил, ок?
— Хорошо, — кивала.
Замечал по выражению лица, что — словно бы хотела сказать что-то, но — не говорила. Провожала и закрывала за ним дверь.
Днями раньше — приобретал себе в маленьком магазине-подвале зеленую куртку, похожую на гимнастерку солдата, но — с прямоугольниками германских флагов, пристроченными к рукавам. Думал: «И обывателю неприятно будет: не поймут, отчего у пацана такие нашивки. А уж хачей — ваще должно коробить от такой хуйни! Скины ведь с такими ходят: а кто такие скины — хачам объяснять, слава богу, не нужно…»
Прописав всю ночь до утра — собирался и решал, что на улице прохладно: надевал тогда куртку-гимнастерку поверх светлой рубашки. Тихо, чтобы не разбудить Неумержицкого — покидал комнату, спускался лифтом и выходил на улицу. Закуривал. Быстро доходил до места встречи и находил там то, что так давно уже хотел видеть: простоявший под строительной сеткой немалое количество дней дом — начали рушить. Две огромные машины с черными шарами на толстых тросах подступали к нему с двух сторон: сидели в кабинах люди в униформе, крутили рули, дергали рычаги: направляли удары. Широко размахивались и прицельно рушили кирпичную кладку и бетонные перекрытия. В воздухе стоял гул и грохот, летали облака густой серой пыли. С крыши сползал кусками шифер. Благодатский подходил насколько мог — близко и стоял: широко раскрыв глаза — наблюдал редкое зрелище. Запоминал детали, ничего не хотел упускать. Думал: «Вот бы — охуительная картина получилась: разрушаемый двумя такими херовинами — многоэтажный дом! Пыль летит, кирпичная крошка, а рядом — деревья стоят со свежими зелеными листьями: весенние, и постепенно светлеет, приближаясь к утру — небо! Эх, бля, отчего я не умею рисовать: непременно бы — воспроизвел…»
— Что, нравится? — раздавался вдруг голос рядом: это приходила она. Приближалась, целовала.
— Пиздато! — хвалил Благодатский. — Давно бы уже так, а то — стоял, стоял… Построили бы уже тут — новый, и заселяли бы. Вечером поздно он — жутковато смотрелся: окна черные, сетка висит, чуть от ветра качается, и фонари издалека слабенько светят. Каждый раз, когда к тебе приходил — останавливался смотреть на него.