Наливали все чаще и чаще. Весело стало всем, кроме хозяйки. Ей, похоже, не нравилось наше буйное пьяное веселье. Но на ее беду водка все не заканчивалась. Разбухавшаяся полубогема закусила удила. Гостей понесло. Давно уже наступила ночь, и когда я увидел в сортирном зеркале свое лицо, то понял, что сейчас словлю плотный амнез. И точно, мой ослабленный хроническим недоеданием организм не выдержал. Последнее что я помню, темная комната, стою перед диваном, на котором сидит какая-то тетка с потухшей сигаретой в руке. Она томно произносит:
- Можно я прикурю от вашего члена? - Начинает уже прикуривать, и тут я ухожу в аут. Так что самое интересное я и не запомнил.
Проснулся утром в своей комнате. Сушняк, башка болит, соседи ходят угрюмые. Денег в карманах нет, и есть все так же нечего. Но беспросветность уже перестала быть полной. Появилась мысль:
- А жизнь то - налаживается!!! И как оказалось впоследствии, так оно и было. После той ночи черная полоса моей жизни начала сереть. Медленно, но верно…
Весна на Обводном
Я торчал на героине. Давно и безнадежно. Те, кто знал меня раньше - пропали. Жена ушла. А я стал полностью самодостаточен, мне был на хуй ни кто не нужен. Не нужны были вещи, аппаратура, мебель. Все это я благополучно старчивал. Когда мне было хорошо и перло, я думал только о самоубийстве. Задавал себе вопрос:
- Зачем?,- и не мог найти на него ответа.
Когда начинало ломать, я думал только о дозе и больше ни о чем. Общался только с продавцами наркотиков. Это были недалекие, грязные ублюдки, которые постоянно пытались меня кинуть. Покупка штукатурки со стен у людей, которым я раньше доверял, стала нормой. Попытки передознуться или повеситься ни к чему не привели . У меня не хватало решимости, чтобы сделать последний шаг.
И вот, наконец, меня все это так заебло, что я пошел сдаваться в дурку. После оформления бумажек меня привели в темную, смердящую комнату. В углу стояла ванна, в которую осталось только насрать. Усталое, неопрятно одетое существо неопределенного возраста и пола вытерло мое тело влажной тряпкой. А наблюдавшие за этим санитары скорой помощи, глядя на меня честными глазами сказали:
- Не понравится, завтра уйдешь отсюда...
После этой невинной фразы, меня стали терзать смутные сомненья, и захотелось отсюда убежать. Сразу, не дожидаясь утра. И когда моим глазам предстал длинный коридор, наполненный невнятно говорящими людьми, решетки на окнах и суровые санитары, то я понял, что зря этого не сделал.
Я стоял посреди этого коридора и делал вид, что мне абсолютно не страшно. Вдруг, прямо перед собой я увидел двух дерущихся людей, и, абсолютно бездумно, ебнул ближнего ногой в пачу. Под крики:
- А ты че лезешь?, - санитары поволокли меня в палату №1. Там лежали те, кому, по мнению врачей, требовалось постоянное наблюдение. Перед первой в моей жизни инъекцией галоперидола, я успел рассмотреть стонущего человека, который был прикручен резиновыми жгутами к кровати, после чего провалился в небытие.
Галоперидол мне кололи неделю. За это время мне так и не дали прийти в себя. Сил хватало только на то, чтобы шатаясь сходить в туалет. Пижам, лежащим в первой палате, не полагалось. Все равно они еле передвигались. Иногда, среди тяжелых галлюцинаций, из какой-то мути выплывали улыбчивые лица врачей. Они что-то спрашивали, я отвечал. Хотелось послать их на хуй, но галоперидол позволял бормотать только что-то невнятное. Они-то знали, что я сейчас не смогу даже встать на ноги и пройтись по прямой, и что они смогут продержать меня в таком состоянии сколь угодно долго.
Что я ел всю эту неделю - не помню. С дурдомовской пищей я осознанно познакомился только после того, как вернулся в реальный мир. Сказать, что там кормят говном, значит погрешить против истины. Говно хоть твердое и пахнет, а то, что я увидел в тарелке, больше походило на мутную воду с легким привкусом подтухшей капусты. Несколько дней я не мог себя заставить вкушать эти завтраки, обеды и ужины. Ел хлеб. Три куска в день. Такая была норма, и соблюдалась она очень строго. С брезгливым недоумением наблюдал за жадно поглощавшими эту пищу больными.
Еще был чай, как минимум третьяки, и если перед ужином санитарка не наскребала достаточного количества давно испитой заварки, то подавали просто кипяток. Про сахар я уже и не говорю. Потом, оголодав, я начал есть эту пищу, хотя и очень избирательно.
Через некоторое время меня перевели в другую палату. Я спросил у соседа по кровати:
- Давно ты здесь? Он равнодушно ответил, что два года. Как оказалось, этот человек толкнул в своей коммуналке соседку. Естественно блокадницу и инвалида. Она подала на него в суд. И парень решил, что его посадят. Закосил на дурака. Теперь назвать его психически здоровым я бы не решился. А старушка живет и здравствует в ставшей чуть свободнее коммуналке.
Другими соседями были несколько уголовников, штук пять суицидников и пара настоящих дураков.
Раз в неделю проводился обязательный шмон. На предмет поиска запрещенных предметов. Ими считалось все то, то не нравилось санитарам. Самое плохое, что в этот список входил и чай. Чифир - это единственная радость и развлечение. За заварку можно было выменять практически все. От любых колес, до одежды. Все больные делились на кучки. У каждой из них была своя банка для чифира и общие сигареты. Вписаться левому человеку на чай, или разжиться сигаретой, было практически невозможно. Если у кого-то и оставался бычок, то на него находилось множество претендентов, из числа настоящих больных.
После чая и сигарет, следующей по ценности была еда, которую приносили по вторникам родственники. Вторник - это день ожидания чуда, правда происходило оно далеко не у всех. Ко мне, например, ни кто не приходил. И я не любил вторники.
У меня тоже была своя компания. Нас было трое. Один - выпускник Финэка, его вытащили из петли. Несчастная любовь. А другой - настоящий шизофреник. Еврей. Он вывел законы триалектики, чем уел Гегеля с его диалектикой, после чего пошел к своему другу. В трусах. Зимой. Его приняли на Пушкинской метрополитеновские менты. Так вот, к этим несчастным каждый вторник приходили родители. Так что была хавка, был и Беломор.
Делать в этом концлагере было нечего до такой степени, что я перестал спать ночами. Все ходили обдолбанные колесами, а мне ни чего не выписывали. А в один прекрасный день подошла врачиха и сказала:
- Готовься к выписке...
Была весна. Ее я наблюдал из-за решетки. На улицу-то ни кого не выпускали. После выписки, в которую я не верил, первым делом я сожрал килограмм пельменей, от чего получил незабываемое удовольствие. А после сделал три татуировки, очень личные и другим непонятные. И до сих пор об этом не жалею...
Мешковатая форма и неудобные берцы
До сдачи экзамена по «Конфликтным ситуациям в среде инопланетных рас» оставалось всего 4 дня. Суруш-Сухроб, представитель гуманоидной расы из созвездия Диких псов, который день прочесывал этот дремучий сектор галактики в поисках разумной жизни — тщетно. В безрадостных мыслях он представил себе приказ об отчислении из института, и несчастного себя, в мешковатой форме и неудобных, натирающих мозоли армейских берцах, как вдруг раздался долгожданный сигнал: на третьей планете от ближайшей звезды найдена разумная жизнь…