И вот теперь, после второго случая, мешок с уловом непременно завязывается, даже если щуки там нет.
Но все это: ловля линей, весенняя рыбалка да летняя — для настоящих любителей вроде хуторского моего товарища — лишь одно баловство.
«Вот осенью все дела переделаю… На судака…»
В августе месяце заехали на бахчи к Синицыну, чтобы арбузами разжиться. Лето, считай, позади.
— Вот с арбузами, с дынями закончим, подсолнух уберем, вспашем все — и уж тогда на рыбалку, судачка погонять… — мечтательно произнес Синицын.
Николай Ерохин, профессиональный рыбак из Малоголубинского хутора, с неводом да сетями отломав нелегкую весеннюю путину, а потом летнюю «жарковку» — это для заработка, для жизни, — и тот мечтает, ждет не дождется: «Все дела переделаем, поблесним судачка…»
И ни при чем тут белое судачье мясо: «по-польски» ли, «по-русски». Для нас, донских жителей, судак — это просто рыба, к тому же сухая, постная. Куда лучше чебачиную голову «разобрать» или посладиться сазаньей «махалкой».
Осенняя рыбалка на судака — это отдых. У нас ведь в санатории и прежде не больно ездили, а теперь про них вовсе забыли. А лето — длинное, трудное: скотина, птица, огороды, картошка, сено — это лишь свое подворье. И на полях надо пахать, сеять да убирать. Все это — от белой зари до ночи, с ранней весны до осени. Одно дело за другим тянется и третье цепляет. Крестьянский быт.
Вот и мечтается: «Все дела переделаем, будем судачить…» Это — отдых, когда можно спокойно со двора отлучиться и целый день на лодке ли, на берегу возле воды сидеть, ни о чем не тревожась.
Блеснить судака осенью можно под Белой горой или подняться выше по течению на Картули, но лучше всего по-над берегом у стороны займищной, от Губных до Белого створа — когда-то судоходного знака.
Мне нравится именно здесь, потому что рядом займищный лес: вербы, осокори, вязы, дубы. Вначале будто зелень и зелень. Потом день ото дня, вначале незаметно, приходит осеннее разноцветье. Тополя золотятся. Склоняясь над водою, верба роняет, словно точеный, узкий лист янтарной желтизны. Боярышник кровенеет спелыми гроздьями ягод, алеет паклинок, пламенеет крушина. Понизу багровеет ежевика. Вроде и небогат наш займищный лес, но красив в осеннем уборе. Просторные донские воды далеко раскинулись в многоцветных праздничных берегах, в песчаных сахарных отмелях, в сияющих меловых обрывах. И воздух, словно вода осенняя, прозрачен и чист, на многие километры все видишь. Осенняя тишина. Редкие уже птицы: чайки да пара орлов-белохвостов. Покой и покой…
По утрам бывает зябко: иней на траве, на скамьях лодки; даже ледок в ведре, на улице, хрустнет под ковшиком. Студеная вода сладкая.
На рыбалке поутру вначале гребешь вверх по Дону, до самых Губных, до протоки. Оттуда по течению сплываешь до Белого створа. Потом снова вверх поднимаешься. И опять — по течению вниз.
Тишина, покой, осенний займищный берег, осенний лес. В руке снасть рыболовная, шевелишь ее, приманивая рыбу. Возьмется судак — хорошо, не возьмется — особо жалеть не будем.
Плывем и плывем по воде просторной. С утра бывает две ли, три лодки. На «алюминьках» или дощатых лодках — это свои люди. На резиновых надувных — городские.
Места хватает всем. Одни поднимаются вверх, другие сплывают, бывает, на якорь встанут возле места уловистого. При встрече перекинутся словом-другим:
— Ну и чего?..
— Молчит.
— А я взял двух, и щука уцепилась.
Перекинулись словом — и разошлись. Спокойная рыбалка, осенняя. Если вовсе рыба не берется, а сидеть и ждать нет терпежа, то чалься к берегу, грибов поищи, собирай шиповник, боярку, дикий терн. Порою народ хвалится: «Поехал судачить, а набрал опенков да лисят полную лодку». А можно просто бродить по займищу, в таком же, как на воде, покое и тишине. Разве что фазан прокричит сипло или с шумом поднимется на крыло. Раньше тут кабаны дикие жили. Их перестреляли городские, с карабинами.
Тишина. Покой. Горьковатый осенний воздух. На недалеких лесных озерах и вовсе тишь нетревоженная: склянь прозрачной воды с желтым вербовым листом.
Так и течет день, переливая тихий покой земли и воды в людскую душу. Плывешь и плывешь или по берегу бредешь потихоньку, и все пустое, лишнее — житейская шелуха — понемногу облетает; и на душе — словно вода, тихая и светлая осень, мир и покой.
Так и проходит день. Осеннее солнце валит к холмам, к Белой горе. От береговых круч, от высоких тополей да верб через Дон потянулись долгие тени. Значит, пора к ночлегу.
Но порой припозднишься. Однажды уже в темноте гребли, увидели костерок на берегу и решили причалить. А возле костра свой человек сидел, малоголубинский рыбак Володя Буданов. У него добыча: две утки, ободранные и потрошеные. Решили и мы разговеться, стали варить на костре утиный шулюм. И засиделись, с похлебкой да разговором. Стояла теплая ночь, поплескивала волной река, костерок теплился на белом песке, через Дон; к хутору, словно указывая нам путь, маслилась золотая лунная дорога. Но мы по ней не спешили. Позади — долгое лето. Есть что вспомнить и что рассказать.
Порою от займищного леса доносилось уханье филина, рядом, в зарослях вербовых да в камышах, слышались шорохи. Наверное, енот пробирался к воде, на ночную охоту. А может, молодые лисы, они — любопытные, бывает, что прямо к рыбацкому стану выходят.
Об этом и говорили: о рыбах, о зверье, что было и что осталось. Сидели долго. Помнится и теперь: теплая ночь у воды, костерок невеликий, лунная, через Дон, дорожка в переливах и бликах.
Нынче весна на исходе, молодое лето проклюнулось. Звоню на хутор, справляюсь о жизни, о рыбалке.
— Сто лет на воде не был, — отвечает приятель мой. — С огородом никак не раздыхаемся. Высаживай да укрывай, поливай. Картошка лишь вылезла, сразу жук напал. Какая-то страсть… А тут еще мошка донимает, скотина нудится, бесится. Телята не знают, куда схорониться, лезут везде. Наш Мартик провалился в старый погреб. Два дня искали. Теперь лежит… Приезжай, порыбаль, угости нас рыбой. А я либо до осени теперь заговелся.
На воскресном базаре встречаю станичных знакомых: муж и жена, они вдвоем, семейно, торгуют мясом.
— Как рыбалка? — спрашиваю.
— Нынче и Дона не видел, — отвечает хозяин. — Огороды, картошка, трава прет дуром, не сладишь с ней. К сенокосу готовлюсь. Троица — на носу. А тогда и вовсе. Нет… — машет он рукой. — Теперь лишь осенью. Все дела переделаем, тогда можно и судака погонять.
— Прошлой осенью и я с ним ездила, — хвалится хозяйка, улыбаясь, светлея лицом. — Но я и не ловила, а на берег вылезла, пошла и пошла и напала на грибы. Столько зеленух набрала! Да такие хорошие! Может, и нынче… Если доживем.
Вот и я говорю: если доживем, то еще на Дону побываем, в летнюю ли зеленую пору или осенью, а может, зимой. День да другой побудем на воде, на берегу, на вольной воле. Конечно, ухи похлебаем.
Но будем помнить иное.
2006 год
«Язык наш свободен»
Язык — одна из основ жизни нации, ее объединения и самосохранения; уникальный и единственный инструмент мысли; состояние языка определяет возможность народа постигать меняющийся мир, находить свое место в нем и интегрироваться в общечеловеческие процессы развития. Исходя из этого, журнал «Знамя» в начале 2006 года открыл новую рубрику «Родная речь». Под этой рубрикой уже были опубликованы статьи филологов, культурологов, преподавателей русского языка. Подводя некоторые итоги обсуждения проблем русского языка в уходящем году, редакция предложила тем, для кого язык является не только средством общения, но и непосредственно орудием их творческого труда — поэтам и прозаикам, — ответить на следующие вопросы: