Целую неделю после собрания для подъема духа я писала акварелью деревья, в которые ударила молния. Я пыталась изобразить деревья мертвыми, но не совсем. Мистер Фримен никак не комментирует мое творчество. Он просто поднимает брови. Одна моя картина настолько темная, что на ней практически невозможно разглядеть дерево.
Мы все топчемся на месте. Айви в качестве задания вытянула бумажку «Клоуны». Она говорит мистеру Фримену, что ненавидит клоунов; в детстве ее до смерти напугал клоун, и ей даже пришлось пройти курс психотерапии. Мистер Фримен отвечает, что страх — отличный стимул для творчества. Другая девочка хнычет, что «Мозг» для нее слишком многогранная тема. Она хочет «Котят» или «Радугу».
Мистер Фримен вздымает руки к небесам: «Довольно! А теперь обратите внимание на книжные полки». Мы покорно поворачиваемся и таращимся. Книжки. Это художественный класс. Зачем нам книжки? «Если вы в тупике, то вам стоит потратить немного времени на изучение работ великих мастеров. — Он вытаскивает пачку книг. — Кало, Моне, О’Киф, Поллок, Пикассо, Дали. Они не ныли по поводу объектов, они доходили до сути каждого из них. Конечно, школьный совет не заставлял их рисовать со связанными за спиной руками, у них были покровители, которые прекрасно понимали, что за такие насущные вещи, как бумага и краски, необходимо платить…»
Из нашей груди вырывается протяжный стон. Опять он садится на своего любимого конька — школьный совет! Школьный совет в очередной раз урезал бюджет на расходные материалы, велев ему обходиться тем, что осталось с прошлогодних занятий. Никаких тебе новых красок, никакой дополнительной бумаги. Теперь он будет разглагольствовать до конца урока, сорок три минуты. Комната теплая, солнечная, с резким запахом красок. Трое учеников спят как убитые, судя по подергиванию век, зычному храпу и тому подобному. Но я бодрствую. Я достаю блокнот и карандаш и начинаю бесцельно рисовать дерево, подобное тому, что нарисовала во втором классе. Бесполезно. Я комкаю листок, скатываю из него шарик и беру следующий. Неужели это так сложно — нарисовать дерево на листке бумаги? Две вертикальные линии — это ствол. Возможно, несколько толстых веток, затем побольше тонких веточек и множество листьев, чтобы скрыть недостатки. Я провожу горизонтальную линию, чтобы обозначить землю, и сажаю маргаритку рядом с деревом. Вряд ли мистер Фримен сочтет мой рисунок слишком эмоциональным. И я с ним соглашусь. А ведь мистер Фримен начинал как очень крутой учитель. Неужели он не собирается помочь нам с этим дурацким заданием, чтобы мы не тыкались носом, точно слепые котята?
В День Колумба у нас выходной. Я иду в гости к Хизер. Мне хотелось хорошенько выспаться, но Хизер «очень, очень, очень» просила, чтобы я пришла к ней. В любом случае по телику ничего интересного. Мамаша Хизер встречает меня с хорошо разыгранным радушием. Прежде чем мы уходим наверх, она дает нам с собой по кружке горячего шоколада и пытается уговорить Хизер пригласить с ночевкой компанию побольше. «Может быть, Мелли приведет с собой своих друзей». Я решаю не сообщать ей о том, что она сильно рискует. Рейчел непременно перережет мне горло на ее новом ковре. Как хорошая девочка, я скалю зубы. Мамаша Хизер гладит меня по щечке. Мне гораздо легче улыбаться, когда именно этого от меня и ждут.
Комната Хизер уже готова, и ее можно показывать. Она не похожа на спальню пятиклассницы. Или девятиклассницы. Она похожа на рекламу пылесосов, вся такая сверкающая свежей краской, с полосами от пылесоса на ковре. На сиреневых стенах несколько претенциозных эстампов. В книжном шкафу стеклянные дверцы. У Хизер есть телевизор и телефон; все, что необходимо для домашних заданий, аккуратно разложено на письменном столе. Дверь гардероба слегка приоткрыта. Я распахиваю ее ногой. Одежда Хизер, терпеливо ждущая своего часа на плечиках, тщательно рассортирована: юбки висят вместе, брюки — на отдельных вешалках, джемпера в пластиковых пакетах аккуратно сложены на полках. Комната буквально кричит: «Хизер!» И почему у меня не получается так делать?! Не то чтобы я хотела, чтобы моя комната кричала: «Хизер!» Слишком много чести. Но вот тихий шепот: «Мелинда» — был бы весьма кстати. Я сижу на полу и перебираю компакт-диски. Хизер красит ногти над промокательной бумагой на столе и трещит без остановки. Она решительно настроена пробоваться на роль в мюзикле. Но в клан Музыкантов пробиться практически невозможно. У Хизер нет ни таланта, ни нужных связей. Я говорю, чтобы выкинула это из головы и не тратила время даром. Она считает, что нам обеим стоит попытать счастья. Похоже, надышалась лаком для волос. Мне остается только кивать или качать головой и повторять: «Я понимаю, о чем ты», когда не понимаю, и «Это так неправильно», когда все очень даже правильно.