Чёрт подтолкнул свою спутницу ближе и ненадолго покинув, переместился незнакомке за спину и подул той на макушку, точно сгоняя мусор. Сказочница смотрела на это таинство, удивлённо распахнув глаза, желая запомнить каждый миг удивительного путешествия. «Смотри же, смотри!» - шептал ветер у самого уха мечтательницы.
- Мне бы перестать оборачиваться при каждом окрике или неясной тени, так отчаянно похожей на тебя, - Сказочница вздрогнула от удивления, когда услышала женский голос, который мог принадлежать только незнакомке, и хотела было уже возмутиться, когда поняла, что девушка не размыкала губ. Чёрт позволил своей смешной спутнице услышать чужие мысли так же ясно, как слышал их он сам. - Перестать отводить глаза, заметив знакомый силуэт или уловив едва различимый поворот головы и тот, волшебный, полупрофиль, когда на короткое, как выстрел, мгновение видишь... Видишь и живёшь, чтобы спустя секунду рухнуть с небес, отбив душу, до синяков и ссадин разбив, нет, не колени - сердце и долго лежать, свернувшись на краю бездны. В глупом ожидании твоего возвращения и едва ощутимого прикосновения, дарующего право на искупление и счастье.
- Кто это? - вполголоса спросила спутника писательница, не оборачиваясь даже тогда, когда бес оказался непозволительно близко, окутав её своими чарами, не позволяя замёрзнуть.
- Тебе так важно имя? - искренне изумился Чёрт, едва касаясь Сказочницы кончиками пальцев. - Пусть будет, скажем, Катерина? Она будет твоей героиней, если захочешь. История её проста, как и любая история несчастливой любви.
- Должно быть, я люблю тебя, до белых пятен перед глазами и судорожно прервавшегося дыхания. Люблю. Люблю. Люблю... - названная Катериной вскинула лицо к огненному небу, точно желая докричаться до обитателей рваных облаков. - Но что тебе до моей любви? Ребёнок. Я не более чем ребёнок для тебя. Смешной и нелепый в своих «сиюминутных» порывах. Ты так любишь читать мне мораль и взывать к обитателям этого бескрайнего неба, что тебе бы следовало быть священником или профессором теологии. Я так долго училась любить, что, кажется, лиши меня сейчас этой подпорки чувств, и я упаду, разбившись вдребезги, как китайский фарфор или тонкостенный бокал. Разлечусь на тысячу мелких, кровоточащих осколков памяти. Страшно.
- Он появляется ровно в восемнадцать тридцать, хмурый как роденовский мыслитель, укутанный шарфом с двумя бумажными стаканчиками кофе: себе - двойной эспрессо без сахара, столь крепкий, что сводит зубы, и пряный капучино ей, потому что Радистка любит пенку и корицу. Да-да, он называет её Радисткой, не удивляйся, она не имеет отношения к военной разведке или радио. Столь странное наименование она заслужила любовью к голосовым сообщениям, используемых вместо текстовых.
Действительно, стоило часам показать половину седьмого, как из сгущающихся красноватых сумерек появился мужчина, смело годящийся Катерине едва ли не в отцы. Каштановые с рыжиной волосы тронула ранняя седина, старя и без того пронизанное сетью тонких мимических морщин лицо, особенно глубоких на лбу и в углах тонких губ, раскрывшихся в бессмысленных словах приветствия.
Рогатый подул в сторону «теолога» и осенний парк огласил глубокий баритон внутреннего голоса, поражая красотой и мягкой горечи слов.
- Опять без шапки, хотя наверняка замёрзла, дурёха мелкая. Куда тебе до вечерних прогулок в осеннем парке при такой погоде, ладно хоть хватило ума перчатки надеть. На что обижаться, если и в правду ребёнок, несмышлёный, наивный, уверенный в своей правоте. Горлу, саднящему, измождённому горлу больно от вставшего кома невысказанной нежности, затопившей сознание и душу так давно, что и подумать страшно. Нет, Радистка, я не потревожу твоего покоя своим присутствием. Тебе не составит труда найти того, кто будет моложе, талантливее меня, под стать тебе, моя милая. Моя жизнь затянет тебя, сломает, я не вправе...
- Что он творит?! - ахнула возмущённо Сказочница, переводя растерянный взгляд с лица Теолога на Радистку, которая, похоже, едва сдерживала слёзы. Глаза, лучащиеся неоправданным, неприкрытым счастьем ещё секунду назад смотрели жалобно и недоумённо.