– Да-а… Похоже, ма, я настроил его лишь против себя.
Постепенно помехи поубавились.
Да ненадолго.
– Ну а сейчас от чего помехи, ма? – допытывается Григорий.
– Играють погано. Можь, таракан вместе с нами с печки смотрел эту кислу игру. С досады плюнул и пошли помехи…
5 мая 1979
И в аду картошку сажают
Проснувшись, Гриша потягивается на диване:
– Как там Татьяна Ивановна? Копает?
– Это та, что позавчера похоронили? – уточняю я.
– Та. Не дали ногам человека остыть[14] – скоренько оттартали под Три Тополя. Накопала горемычка себе беды… Что интересно… Покопалась в огородчике… Почувствовала себя неважнецко… Пошла в хату, вповтор села завтракать. Будто боялась, что там не дадут поесть… Про запас поела и кукнулась… «Отдала Богу душу. В хорошие, как говорится, руки». Теперь спокойнушко отдыхает на складе готовой продукции…[15] Под интерес, хоть после смерти насморк у неё прошёл?
– Не кощунствуй.
– И не думал. Она как чуяла… На днях в беспокойстве всё спрашивала себя на людях: «Неужели так и помру с невылеченным насморком?» Слышит Бог и ты тоже, не вру…
– А там лопаты дают? – ляпнул я.
Мама печально покачала головой:
– А кто зна… Скилько померло, нихто не прийшов, не доложил… И ничегошки там не продашь. Ни лишний лучок. Ни чесночок… Там в смоле кипять. Я во сне бачила. Место, як комната. Не огорожено. Котла нету. А стоит смола в метр высотою, булькае и собирае с боков в середину. В той смоле сидела морочка.[16] Качается она. Ленивой волной её носит. Колыхается то на ту сторону, то на ту.
«Ты что там делаешь?» – кричу я ей.
Отвечает:
«Картошку сажаю».
Я удивился:
– Видите! Сажает!
Мама постно поджала губы:
– Значит, там тоже сажають. Надо Богу молиться… А мы не молимся… Я як кансомолка… Будем исправляться… Я зараз сбегаю на низ. А вы отдыхайте. А завтре будем и мы сажать.
6 мая 1979
Приготовины
Тихо-натихо мне мама прошептала:
– В кассе взаимной помощи моих уже сотенка гуляет рубликов. Как перекинусь, е на шо ховать… Плохо, проценты не дають. В банке напенивается три процента. А тут дурные копейки не пенятся. Как зарастут мои стёжки… Приедешь… Найдэшь ли прислон? То ли дома переночуешь… То ль со слезой в гостиницу шатнёшься…
– Вы что так мрачно настроены?
– А на веселуху не сносит… Это время такое придавило. У нас в прошлом годе сын матери голову отрубил. Як кавун привезли. Кой-кому мать не нужна… Мать хуже слуганки…
– Но к Вам-то это не относится. Лучше б рассказали что про своё детство.
– А шо россказувать? Хорошества мало… У нашего деда Кузьмы була красна скрынька с сахарём. А ключики на пряжке. Хотелось нам в ту скрыньку глянуть хоть чутушки глазком… Мы, детвора, – я, Ягор, Олена – и бороду ему погладим, и расчешем… Он и даст по маленькому кусочку сахарю. А не понравимся мы, ухмурится: «Я б вам и дал, что просите, да давалка высоко! Я вас быстро свожжаю!» – и смотрит на лозинку на печке… Не помню, где вчора була… Откатилось шестьдесят годов, и я помню, как дед Потап в церковной караулке читал: «Будут птицы с железными носами, мать дитя будет пожирать…». Одна бабка и заохай: «Да откуда ж его начинать есть? С головы? С рук?»
«Да сбудется Слово реченное, пройдёт небо и земля, но Слово не пройдёт» – написано в Евангелии.
Дед Потап прочтёт кусочек и оскажет своими словами, про что читал. Пояснит… Всё сбылось…
6 мая 1979
Обыденкой
Лет пять назад покатила я обыденкой на антобусе в Воронеж. Яйца продавать.
Ведро продала. Ведро осталось.
Ну, ведро с яйцами впихнула в пустое ведро и поскреблась ночевать на вокзал. Туда всех пускають.
В вокзале села в тихом уголочке на скамейку. Вёдра поджала под лавку. Сторожý ногами с обох сторон.
Рядом калачеевский хохол-мазница, давай дражниться, умял палку колбасы и этако посмехается мне:
«Теперько можно з голодным боротысь!»
А я за целый день и крошки в рот не вкинула.
И не хочется.
Утром чем свет знову бежмя на базарь.
Расторгувалась…
Взяла я под перёд[17] билет. Тилько выдралась из толкушки у кассы – пылит из-за угла мой антобус из Нижнедевицка. Назад он побежит часа через два. Ждать на лавочке? Ещё просплю отход. А вбегу загодя в антобус, там не страшно и заснуть. Спи не спи, а в Нижнедевицк всё одно привезуть!
И у дверей сошлёпнулись мы с Гришей.
Он весь такой дельной. Насуровленный. Строгий ревизёр![18]
Сначалки так угрозно покосился сам Топтыгин на меня и тут же раздумал лютовать.