Выбрать главу

Люди, воодушевленные ХХ съездом КПСС, не стремились разрушить государственную систему. Они пытались внедриться в нее, завладеть ее орудиями и обратить их против адептов Сталина. Разоблачение культа личности не ослабило в них веру в идею социализма и советского государства. Осуждение сталинских репрессий было подтверждением самоочистительной силы социализма. Сталинизм воспринимался не как производное советского режима, а как его искажение. Поколение, к которому принадлежали Яковлев и Бовин, намеревалось улучшить систему доказательств, а не ниспровергнуть саму теорию. Вот как рассуждал Егор:

Мы поступились бы прежде всего памятью тех, кто безвинно пострадал, если бы приняли культ личности за наш строй… Нет, культ личности никогда не был нашим строем. Он возник вопреки ему… Величие революции не только в том, что трудящиеся взяли власть в свои руки, – оно в создании такого строя, который неминуемо отвергал бы все несвойственное ему[36].

Поколение Егора жило с “гамлетовским комплексом”: эти люди ощущали потребность вернуть отцам доброе имя и выполнить их заповеди, одновременно соотнося свои поступки с нравственными принципами. “Гамлет” – пьеса, фактически попавшая под запрет при Сталине, – вернулась на советскую сцену вскоре после его смерти, когда люди нового поколения окончили университеты и вступили во взрослую жизнь. В спектакле режиссера Николая Акимова – первой постсталинской постановке “Гамлета” в Москве в 1954 году – ощущался напор жизненной энергии, силы и решимости: произнося монолог Гамлета “Быть иль не быть?”, актер Николай Охлопков яростно тряс железные решетки, опускавшиеся с колосников.

Дети старых большевиков были советскими принцами или патрициями. Приняв доставшееся им по наследству право на власть, они взяли на себя и личную ответственность за страну. Они не укрывались от советской действительности и никогда не задумывались об эмиграции. Это была их страна, и они хотели изменить ее в соответствии с собственными потребностями и представлениями о том, что правильно, а что нет. Мысль о том, что было бы, “если бы наверху был я”, как говорил Егор, укоренилась в них прочно. Они родились для деятельной жизни, имели для нее достаточно сил и постоянно искали дело, к которому можно было бы эти силы приложить.

Частные размышления

Что значит в мартовские стужи,Когда отчаянье берет,Все ждать и ждать, как неуклюжеЗашевелится грузный лед.А мы такие зимы знали,Вжились в такие холода,Что даже не было печали,Но только гордость и беда.И в крепкой, ледяной обиде,Сухой пургой ослеплены,Мы видели, уже не видя,Глаза зеленые весны.
Илья Эренбург, 1958

После окончания террора в стране наконец появилось поле для мыслей и действий; этой новой возможностью поспешили воспользоваться советские художники, писатели и журналисты. Именно они впоследствии окажут решающее влияние на тех людей, которые тридцатью годами позже запустят перестройку. Слово “оттепель”, выбранное Ильей Эренбургом в 1954 году в качестве названия своего романа, обозначило целый период в советской истории. Оно точнее всего передавало всеобщее ощущение: оттепель – не то же самое, что весна, и даже не окончание зимы, а лишь ослабление суровых морозов посреди нее; оттепель может смениться и новыми заморозками. Но после сталинского террора люди испытали облегчение: их больше не душат и не убивают без разбора. Как говорит один из персонажей Михаила Зощенко, “высшую меру я… с трудом переношу. Остальное как-нибудь с божьей помощью”.

Советский строй не допускал частной собственности на землю, однако личное пространство для частных мыслей и чувств понемногу стало расширяться. Массовое строительство хрущевских пятиэтажек в корне изменило жизнь миллионов людей. Из коммунальных квартир с общей кухней и одной уборной на несколько семей они переезжали в собственное жилье. Квартиры в хрущевках были тесными, неудобно спланированными, зато отдельными. В личных квартирах граждан начали появляться личные магнитофоны и личные телевизоры. В стране образовался круг художников, поэтов и бардов, формировавших интеллектуальное пространство той эпохи. Конструкции сталинского мира с его гигантизмом ломались. Среди них, под ними, из-под них пробивались совсем другие интонации и образы, зарождался иной способ взаимодействия с реальностью. Искусство возвращалось и возвращало людей к простейшим радостям: к ощущению тепла, нежности и искренности, к нормальным словам и чувствам, сопоставимым с масштабом частной человеческой жизни.

вернуться

36

Яковлев Е. В. Я иду с тобой. М., 1965. С. 110–111.