Режим, на страже которого стоял секретарь ЦК КПСС и главный идеолог партии Михаил Суслов, использовал уныло-циничную систему поощрений и наказаний. Поощрения часто принимали форму заграничных поездок, а наказания выражались в запретах на публикацию или театральную постановку. Тех, кто заходил слишком далеко (давал интервью западным журналистам или печатался “там”), ждала ссылка. В самых тяжелых случаях – психиатрическая больница или тюрьма. Среди тех, кто испытал на себе крайности режима, оказались Александр Солженицын, Андрей Синявский, Иосиф Бродский и Владимир Буковский. Те, кто предпочел остаться внутри системы – в том числе Егор Яковлев, Лацис и Бовин, – все еще пытались раздвинуть ее рамки, чтобы не дать себе и стране задохнуться окончательно.
В 1974 году, после того как во Франции вышел “Архипелаг ГУЛАГ”, Солженицына лишили советского гражданства и выдворили из страны. На прощанье он написал письмо-воззвание к советской интеллигенции, назвав его “Жить не по лжи!”. (“Ибо: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться только насилием”.) Письмо было составлено в форме проповеди: “Личное неучастие во лжи! Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упрёмся: пусть владеет не через меня!”. Он наставлял: “Мы так безнадёжно расчеловечились, что за сегодняшнюю скромную кормушку отдадим все принципы, душу свою, все усилия наших предков, все возможности для потомков – только бы не расстроить своего утлого существования. Не осталось у нас ни твёрдости, ни гордости, ни сердечного жара… Нам только бы не оторваться от стада, не сделать шага в одиночку – и вдруг оказаться без белых батонов, без газовой колонки, без московской прописки”[82].
Солженицын взывал к чувству собственного достоинства и индивидуальному сознанию подлинной интеллигенции, обличая при этом тех, кого он называл уродливым словом “образованщина”. “Интеллигенция-образованщина как огромный социальный слой закончила свое развитие в теплом болоте и уже не может стать воздухоплавательной”[83], – писал он.
Его главная претензия к советской интеллигенции состояла в том, что она не справилась с самой важной из своих задач – говорить от лица народа, угнетаемого авторитарным государством. Представители интеллигенции сами сделались частью государственной системы, уютно устроившись в ее складках, уголках и щелях. “Сто лет назад, – писал он в 1974 году, – у русских интеллигентов считалось жертвой пойти на смертную казнь. Сейчас представляется жертвой – рискнуть получить административное взыскание”. У образованщины было мало общего с той интеллигенцией, которую смели революция и сталинские репрессии[84].
Ядром советской интеллигенции оставались ученые, связанные так или иначе с военно-промышленным комплексом. В особо привилегированном положении были физики-ядерщики, для которых государство создавало условия, близкие к идеальным. Кураторы атомного проекта знали, что, помимо оборудования, улучшенного питания и академических поселков в лесу, ученым еще требовалась определенная степень свободы. Недоступные – или малодоступные – для посторонних наукограды обеспечивались не только спецпайками, но и искусством, причем зачастую подцензурным, полулегальным. Благодаря своему политическому влиянию ученые могли приглашать поэтов и художников, которым не позволялось давать официальные концерты и устраивать выставки. Частыми гостями таких городков бывали, к примеру, Владимир Высоцкий и Булат Окуджава.
Как заметил историк культуры Андрей Зорин, советские военные нужды привели к перепроизводству не только ученых, но и творческой интеллигенции. По мере дряхления режима потребителями культуры становились миллионы младших и старших сотрудников различных научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро с почтовым номером вместо адреса. На протяжении 1970-х годов численность и экономический вес интеллигенции многократно увеличились. Количество людей, имевших высшее образование, с начала 1960-х до середины 1980-х удвоилось и составило 20 миллионов человек. Число специалистов, занятых в экономике, возросло более чем втрое – с 9 до 33 миллионов человек.
Текст Солженицына отчасти послужил ответом Андрею Амальрику – историку по образованию и диссиденту по убеждениям, чей очерк под названием “Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?” был напечатан несколькими годами ранее. Как и Солженицын, Амальрик отказывался рассматривать интеллигенцию под каким-либо духовным или этическим углом, а описывал ее скорее как особый социальный слой, как советское подобие “среднего класса”: