Высокая, сухопарая, холёная. Привлекательная, но что-то в ней было такое, что если не отталкивало сразу, то заставляло держаться подальше. Опасная. Да, правильное слово: и она сама, и вся её красота была опасной, это видно даже издали. А рядом Артём никогда с ней не оказывался. Хотя хотел. На самом деле, хотел, даже не признаваясь себе. Всё то, что гибелью грозит, для сердца смертного таит – ну, и тэдэ, и тэпэ.
Пожала Алёхе руку и вручила подарок от Компании – какие-то там часы. Впрочем, Артём этого уже не видел. Он вообще в первый момент как будто отключился, ничего не видел и не соображал. И дело не в зависти. Зависть – полдела. Генералиха для того всё это прилюдно и делает, чтобы зависть в людях разжигать, понятно и ежу. А дело именно в Алёхе. Будь кто другой, Артём и не заметил бы. Но сейчас, как когда-то, хотелось встать и застрелиться.
Или застрелить Бодренкова.
Потому что Артём знал Алёху разве что немного меньше, чем самого себя. Нет, они не были друзьями – упас господи! – не учились в одном классе и не дрались из-за одной девчонки. Единственное, что их объединяло – оба всю жизнь старательно держались подальше друг от друга, а их постоянно сталкивало на жизненных поворотах. Они выросли в одном городе, жили на одной площадке, причём семье Бодренкова досталась трёхкомнатная квартира, а семье Артёма – однокомнатная, и всё потому, что у Алёши родители были с завода, а Артёмова мамка работала учительницей младших классов. Но при этом они-то считали, что имеют прав на эту трёшку куда как больше – дом построили в прямом смысле на их костях. Точнее, на костях их предков – под стройку срывали кладбище пригородной деревеньки, где мамкины и Тёмкины прадеды лежали поколениями, ровными слоями.
Артёмка тогда был мал и ничего не понимали, конечно, а мамка сглотнула поругание семейных могил, потому что сил её не было уже – так хотелось в город. Ей к тому моменту крепко надоела деревянная родовая пятистенка, печка, удобства во дворе и баня за две улицы у ручья, – весь этот пасторальный быт, в котором она выросла, в котором выросли её родители и где приходилось растить Артёма. Она вернулась из областного центра, где успела поучиться в педухе и залететь, но также пожить в общаге с нормальным туалетом и кухней и теперь больше всего на свете хотела обратно в город. Поэтому когда город пришёл к ним сам, когда он начал пожирать их деревеньку с кладбища, мамка молчала: она была счастлива. Тёплый туалет стоил посмертного спокойствия её предков.
И всё-таки она рассчитывала на компенсацию. По крайней мере, в виде большой квартиры. Когда же они втроём с бабушкой заехали в однушку, а напротив в трёшке уже обживались Бодренковы, неизвестно откуда взявшиеся, но точно никогда в их деревне не бывавшие, – смысл этой несправедливости понял даже маленький Артём. Понял и возненавидел маленького Алёшу как злейшего врага, на всю жизнь.
Это была подстава номер раз.
Учились они в параллельных классах, причём оба хорошо, так что учителя соревновались, чей отличник отличнее – Шумилов или Бодренков. Шумилову лучше давались точные и естественные, Бодренкову – гуманитарные предметы. По математике шли ноздря в ноздрю. Вместе ездили на олимпиады, впрочем, не проходя дальше городского уровня. Вместе ходили на факультативы. При этом не общались, даже делали вид, что не знают, как друг друга зовут.
Впервые Артём пожал Алёше руку, когда им вручали медали. Артём до последнего ждал золота, шёл на линейку, в полной уверенности, предвкушении и тэпэ. Могла подвести только литература, это был единственный предмет, где четвёрки шли вровень с пятёрками, но Артём верил, что Мариванна на его стороне.
Он ошибся – медаль досталось Бодренкову. Это была подстава номер два.
О том, что виновата была не Мариванна, а само проведение, Артём узнал только через десять лет: на город выделили всего три медали, и отдать две в одну школу было никак нельзя. Директриса выбрала всегдашнего везунчика – Бодренкова. А тогда, на сцене, он этого всего не знал, и ему хотелось одного – слезть оттуда и умереть.
Или убить Бодренкова.
Директриса, конечно, всё поняла, нельзя было не понять. Поэтому, вручив им дипломы и медали, не отпустила со сцены. Стала расписывать, какие они оба умненькие и талантливые, и как школе повезло с такими учениками, и как они похожи, поэтому не мешало бы им, наконец, стать друзьями. И так выразительно посмотрела на обоих, что деваться было некуда: пришлось протянуть и пожать руку Бодренкову, подавляя приступ тошноты.