Но, когда я объяснил все это нашему судье Петро, он опять расхохотался, чтобы я не строил из себя дурачка, и еще раз напомнил мне, что в турнире ни одного хода назад брать нельзя.
И это очень осложнило все дело.
А Вано Гуридзе, с которым мне пришлось играть, даже не разрешал дотрагиваться до фигуры: если, например, дотронешься до пешки, то обязательно должен ею ходить, а ладьей уже нельзя. А что, если у меня руки сами собой двигаются от волнения и задевают за фигуры? Я же не виноват.
Вот Вано, например, все время хватается за голову, и за стул, и за столик. А я за одни только фигуры. У каждого своя привычка.
Но Вано со мной не согласился и сказал, что хвататься за голову шахматными правилами не запрещено, а за фигуры — запрещено. И вот, когда я однажды совершенно случайно и буквально еле-еле дотронулся до королевы, Вано приказал мне ходить именно ею. А ей ходить было совсем некуда, только на одну клетку вбок. И то в этом случае она попадала под вражеского коня.
Витька Панков, следивший за нашей игрой, ехидно сострил:
— Лошадь Вано Сашкину королеву переехала!
А разве можно играть без королевы! И вот на семнадцатом ходу я сдался. То есть не сразу сдался, я еще пытался спорить, но главный судья Петро сказал, что по всем шахматным правилам Вано прав. Тогда я сказал, что такие странные правила мне не подходят и что я больше участвовать в турнире не буду.
— Теперь уж ты не можешь выбывать из турнира! Надо будет заново всю таблицу составлять! — закричал Вано и замахал руками. И еще он сказал, что потеряет из-за меня одно очко.
Как только я услышал, что Вано, на которого я злился, может потерять из-за меня очко, так уж окончательно заявил:
— Не буду играть — и всё!
А тут еще прибежал Капитан и начал кричать, что я уже второй раз пропустил волейбольную тренировку и что Андрей назвал это «вопиющей безответственностью».
Капитан теперь прямо не отходит от Андрея. И всякие его задания выполняет, словно адъютант или оруженосец какой-нибудь. Я даже переименовал его в «Санчо Пансо». Но Профессор сказал, что я просто ревную Андрея к Капитану.
Вот уж, в самом деле, наш Профессор любит иногда поумничать! Ну, при чем тут слово «ревную»? Оно совсем в других случаях употребляется.
Значит, Капитан сказал, что Андрей считает мое отношение к тренировкам «вопиющей безответственностью». Тогда я очень обрадовался и сказал главному судье Петро:
— Вот видишь, не могу дальше участвовать в шахматном турнире, потому что должен бывать на волейбольных тренировках.
На этот раз Капитан прибежал вовремя.
30 июля.
Во время чая Катя подошла ко мне и сказала:
— Саша, а ты в костнотуберкулезный санаторий не собираешься? К тому мальчику, с которым разговаривал, помнишь?
Наивный вопрос: помню ли я про Павку! Да я как раз после чая собирался идти к нему. Без всяких Катиных напоминаний. А теперь вот получится, что она меня подтолкнула… И как это она успела заметить, что я с Павкой разговаривал? Все-таки какая наблюдательная!
Я допил чай, запихал в рот булку, а сахар понес Смелому (уж который день чай без сахара пью, даже привыкать стал). И мы отправились в санаторий. По дороге Смелый очень смешно гонялся за бабочками. А они, как будто нарочно, дразнили его: то покружатся перед носом, то сядут на ухо, то на хвост… Ни одной бабочки Смелый, конечно, не поймал и приплелся в санаторий с грустной, разочарованной мордой.
На большой веранде было очень шумно. Все готовились к завтрашнему празднику: кто разучивал песню, кто читал стихи, а в углу ребята, лежа в постелях, репетировали отрывок из какой-то пьесы. Только Павка один ничего не репетировал, а лежал молча и, как мне показалось, глядел в потолок. Когда я подошел ближе, то увидел, что он лежит с закрытыми глазами, но не спит. Я подсел к его постели, а Смелого уложил рядом на полу.
— А ты разве завтра выступать не будешь? — спросил я.
Павка только тут обратил на меня внимание.
— А? Пришел? — как-то безразлично произнес он.
— Почему ты не готовишься к празднику? — снова спросил я.
— Очень нужно! — Павка презрительно усмехнулся. — Песенки, стишки всякие…
В это время Павка нечаянно свесил руку вниз и коснулся морды Смелого. А тот как огрызнется!
— Кто это там? — удивился Павка.
Он не мог заглянуть под кровать. Я поднял Смелого и усадил его к себе на колени.
— Собака? Настоящая овчарка? — воскликнул Павка и стал гладить Смелого.
Пес пытался ворчать, но я шлепнул его несколько раз и приказал:
— Сидеть смирно! Не огрызаться у меня!.. Ишь какой, пришел в гости — и огрызается!
Тут же я решил, что пятым человеком, которого Смелый должен считать «своим», будет Павка.
А Павка прямо весь переменился: так обрадовался щенку.
— Приходи, — говорит, — к нам завтра обязательно. У нас кино будет, новую картину обещали привезти. Я кино до смерти люблю. А ты? И книги я люблю читать. Особенно «Тома Сойера». Ты читал? Вот уж отчаянный был парень! Если бы он в нашей деревне оказался, так уж наверняка помогал бы партизанам.
— Факт — помогал бы! — согласился я.
А Павка все рассказывал и рассказывал:
— Я знаешь сколько книг здесь прочитал! Названия я не все запоминаю и фамилии писателей тоже… Но это ведь неважно, как ты думаешь?
— Конечно, неважно! — согласился я.
— Но зато я содержание помню всех книжек до одной! Больше всего я люблю читать про путешествия и про всякие геройские подвиги. А еще люблю старые, прямо до дыр зачитанные книжки. Знаешь, бывают такие. Они еще так приятно попахивают земляным погребом. Замечал? И все состоят из отдельных пожелтевших листочков, а некоторых страниц даже не хватает. И всегда их не хватает в каком-нибудь самом интересном месте. Уж это я заметил! А ты?..
— Ага, замечал…
— И я, знаешь, всегда думаю: а что такое произошло на этих самых вырванных страницах? И очень часто догадываюсь!
Откровенно говоря, я удивился, что Павка, лежа на спине, мог так много читать. А он как будто отгадал мои мысли и сказал:
— Мне чаще всего старшая сестра читает, Марфа Никитична. У нее сегодня выходной день. Но она все равно ко мне приходила. И почитала немножко. Она, знаешь, привыкла сыну своему, когда он маленький был, вслух читать. А сейчас сын ее куда-то уехал, далеко-далеко… Она все ждет его, все ждет… И грустит очень. Но он, наверное, скоро вернется. Знаешь, как она ждет его?
— А теперь он большой уже? — спросил я.
— Не знаю… Как-то неудобно спрашивать. Она сама когда рассказывает о нем, и то плачет. А тут еще вопросы всякие задавать… Но он скоро вернется, я так думаю.
— И куда он уехал, не знаешь?
— Да говорю тебе — не спрашивал!
— Ага, понятно…
— Раз сама не рассказывает, значит, и спрашивать нечего. Она ему много новых книг приготовила. Очень много. И пока что мне их читает. Но и потом, когда он вернется, она все равно мне читать будет. Ведь правда?
Когда я поднялся, чтобы уходить, Павка сказал:
— Приходи завтра. Новую картину посмотрим. Я прямо дождаться не могу… Только жалко, что картины по одному разу прокручивают. Сразу-то не всё разберешь!
Павка стал совсем другим, даже в гости меня пригласил. Вот как хорошо, что я захватил с собой Смелого!
Прощаясь с Павкой, я сказал:
— Завтра пораньше приду. Помогу вам подготовиться. Ладно?
— Приходи когда хочешь, — снова безразличным голосом ответил он.
И почему это у него так быстро меняется настроение?
31 июля.
Ночью я проснулся от странного шума. Спросонок я не мог разобрать, в чем дело. Открыл глаза и почувствовал, что из окна прямо в лицо летят холодные водяные брызги. Край моей подушки был совсем мокрый. Тогда я понял — на улице идет дождь.
Это был первый дождь со дня нашего приезда в лагерь. В комнате сразу стало свежо и приятно. Дождь, наверное, был очень сильный, если брызги долетали до моей постели.