Проехали мимо высокого дома с красивыми башнями. Дом стоял над самым морем. После городских развалин он показался мне настоящим дворцом.
— Интересно, кто живет в этом доме? — толкнул меня в бок Андрей.
— Раньше какой-нибудь помещик жил, — уверенно ответил я. А кто живет сейчас, я, конечно, знать не мог.
За поворотом показались два белых дома: одноэтажный и двухэтажный. Автобусы остановились около этих домов. Тут же была волейбольная площадка. Из дверей одного дома выбежали две девчонки и закричали:
— Приехали! Прие-е-ехали!
Вышел повар в белом колпаке. Он вытер лицо фартуком, но оно все равно было такое блестящее, как будто его маслом обмазали. Повар смотрел на нас сердито, словно хотел сказать: «Только вас тут и не хватало!..» А потом вышла женщина с круглым зеркалом на лбу, от которого по нашему автобусу сразу запрыгали зайчики. Из уха ее, по шее и по белому халату тянулась тонкая резиновая кишка.
— Ага! Сейчас первым делом к врачу потащат! — шепнул Андрей.
Но нас к врачу не потащили, а сперва распределили по комнатам. Комнаты чистые-чистые — даже на пол ступать страшно: боишься испачкать. В каждой комнате стоят пять кроватей и тумбочки. Белье, салфетки на тумбочках — и все, все белое, прямо сверкает. И стены тоже белые и пахнут мелом и морем.
Раньше в этих домах было общежитие какого-то техникума. А теперь техникума нет: он во время войны эвакуировался и не вернулся назад.
В одноэтажном доме живут девочки, а в двухэтажном — мальчишки. Наш, старший, отряд — на втором этаже. Андрей попросил, чтобы его, Профессора, Капитана и меня поселили в одной комнате. Катя разрешила. Просто удивительно!
Пятым к нам в комнату поместили Левку Козлова. Он привез с собой рубанок, напильник и еще какие-то инструменты. Левка всю дорогу что-то строгал, пилил. Еще в вагоне его прозвали «Мастером».
Из окон нашей комнаты была видна извилистая дорога. С обеих сторон ее окружали те самые тополя, которые в книжках называют «стройными». Дальше, за дорогой, было широкое кукурузное поле. А еще дальше поднимались горы. Я всегда думал, что горы наполовину темные и наполовину белые от снега. А тут они были почти все зеленые, как поле, и только макушка была белая, как будто на самом краю поля росло много-много одуванчиков.
Оказалось, что отряд девочек был на пляже. А нас встретили дежурные.
Нам дали полотенца, по куску мыла, и мы тоже пошли на пляж мыться. Мыло было какое-то странное, похожее на черную лепешку. Оказывается, то мыло, которое в магазинах продают, не мылится в морской воде.
Мы купались в море!
Я лег на песок, и теплые волны обдавали меня с ног до головы. Я нахлебался соленой воды и долго отплевывался.
— Тебе что, море не нравится? — спросил Профессор.
— Еще как нравится!
— А чего же ты плюешься?
— Это я от радости плююсь!
— Оригинально!.. — ответил Профессор и скрылся под водой.
И я тоже нырнул.
А потом все хохотали и брызгались.
Но не прошло и десяти минут, как раздались звуки горна. Катя приказала нам вылезать. Вот тебе и на!
Катя подавала свои команды с берега, а мы делали вид, что не слышим и не понимаем, о чем она там кричит. И я тоже приставлял ладонь к уху, а потом разводил руками: дескать, ничего не слышу!
Тогда Катя в своем полосатом купальном костюме и голубой резиновой шапочке сама бросилась в воду и в один миг доплыла до нас.
— Живо на берег! Не то на три дня лишу купанья! — сердито крикнула она.
Мы тут же перестали строить из себя дурачков и полезли на берег.
— Ага, сразу услышали! — усмехнулась Катя.
А Витька Панков дождался момента, когда огромная волна, всё заглушая, обрушилась на песок, и гордо произнес:
— А мы вас вовсе и не боимся! Не запугивайте, пожалуйста!
Но слышал его слова только я один, потому что стоял рядом, а Катя, конечно, ничего не слышала. И Витька это очень хорошо знал.
— В другое время можете барахтаться, а ведь сейчас устали с дороги, — сказала Катя.
Как будто она лучше нас знает, устали мы или нет!..
Мы попросили, чтобы после обеда нам разрешили погулять и осмотреть город, но нас заставили идти на «мертвый час». Его теперь называют «тихим часом». Но, мне кажется, название «мертвый час» больше подходит: умереть можно со скуки! Ложась в кровать, Андрей заявил, что с такими порядками нужно бороться. И мы будем бороться!
Я достал бумагу и решил написать письмо папе.
Мой папа не герой, как у Капитана, он даже вовсе не был на войне. У него всего одна медаль — «За доблестный труд». Такая медаль есть почти у всех взрослых. Мой папа — мастер в цехе. Конечно, мне бы хотелось, чтобы папа тоже был Героем Советского Союза. Но все равно он очень хороший. Я его сильно люблю и всегда с ним советуюсь. И вот сейчас я решил написать ему письмо.
Я терпеть не могу писать письма. На бумаге все не так получается, как на самом деле. Ведь часто бывает так: о чем много думаешь, о том не можешь написать. Вот как, например, я напишу, что уже немного соскучился по маме и папе? Галка прочтет — и начнет издеваться: «Ага, уже нюни распустил!» Вот и приходится писать всякую чепуху. А чем писать всякую чепуху, так уж лучше совсем ничего не писать. Вот я ничего и не пишу… Но сегодня я должен был посоветоваться с папой. Я рассказал ему, какие у нас порядки, что нас заставляют спать днем, рано ложиться вечером, что от поезда ни на шаг не отпускали, и еще многое другое. Я спросил у папы, прав ли Сергей Сергеич, когда говорит: «Ваша задача — хорошо отдохнуть!»
Я знаю, как папа ответит. Он всегда говорит, чтобы из меня не делали барчука. Я уверен, что папа будет на моей стороне. В конце письма я просил поцеловать маму, передать привет Галке и сказать ей, что у меня есть воля и что она это очень скоро узнает.
19 июля.
Через три дня, 22 июля, будет торжественное открытие лагеря. Открытие хотели назначить на воскресенье, но в городе на этот день объявлен воскресник, а к нам должны приехать гости из города. Вот и пришлось перенести наш праздник. Ну, и очень хорошо: лучше подготовимся!
Дел сегодня всем хватает. Сергей Сергеич даже объявил соревнование между отрядами и звеньями на лучшую подготовку к открытию лагеря.
— Мы должны всех перешибить! — предупредил Андрей.